Человек, сменивший роскошный вид из окна на Мойку на незамысловатые челябинские пейзажи, поразил умением перевоплощаться в жизни, аки на сцене. Интервью время от времени прерывалось: Владимир Львович Гурфинкель учинял разносы. Кого-то даже уволил. После подобных энергетических выбросов вновь с виртуозной лёгкостью включался в диалог. Улыбка, извлечённая из футляра трубка, глоток остывшего чая. Как будто только что и не было бури эмоций. Однако расслабленность оказалась кажущейся: мэтра выдавали цепкие взгляды на экран монитора — транслировалась репетиция, происходящая в этот момент на сцене. Ничто не ускользало от пристального внимания художественного руководителя Челябинского академического театра драмы имени Наума Орлова.
Его любимый писатель — Сэмюэл Беккет. Ирландский драматург-модернист, лауреат Нобелевской премии. Знатоки называют его «писателем отчаяния», поясняя для доходчивости: «Шизу писал». Но для Владимира Гурфинкеля особенно притягательным является всё же не это. Уверяет, что Бэккет близок ему, прежде всего, по внутреннему мироощущению — максималист. Провал или успех — tercium non datur! Всё остальное обыденно, скучно.
События жизни подтверждают верность девизу. Возьмём за основу успех недавней премьеры спектакля «Поминальная молитва» по пьесе Григория Горина. В театральных кассах — очереди. Такого в городе «Ч» давно не наблюдалось (по отношению к местным «продуктам» искусства). Гурфинкель, наблюдая картину, удовлетворён: это только начало! Хотя, конечно, нет-нет, да и взгрустнёт. При воспоминании о Питере, который пришлось покинуть ради развития театральной карьеры здесь, за Уральским хребтом.
Его театральная биография началась отнюдь не с детства. В тот период он, по наставлению старших членов семьи, планировал стать доктором. Как-то заболел, попал в больницу. Соседом по палате оказался режиссёр любительского театра. Он-то и заронил впервые в сердце юного Владимира мысль о том, что людей с больными душами больше, чем с больными телами. После школы пошёл наперекор семье. Поступил в Киевский институт культуры, затем учился в Ленинградском государственном институте театра, музыки и кинематографии. Самоиронизируя, вздыхает: «Там разрушили мою веру, наивность». Но о своём выборе не сожалеет. Более того, он вновь убедился в его правильности, узнав недавно, что его бабушка, оказывается, была некогда актрисой, да бросила это ремесло, выйдя замуж.
Владимир Гурфинкель ставил спектакли в России и СНГ — от Ашхабада до Норильска. Некоторое время назад трудился в соседнем Екатеринбурге главным режиссёром Академического театра драмы. До приглашения в Челябинск ставил спектакли в театре сатиры на Васильевском острове в Санкт-Петербурге.
Рассуждает: «Существую внутри сказок, которые сам же и создаю. Здесь, в Челябинске, хочу открыть нечто неведомое. Возможно, поставлю что-то из разряда экзотической литературы: по произведениям индийских, японских авторов. Пока не знаю, когда, как. Но в труппе потенциал ощущается. Драматургическая постановка — это некий пасьянс. Всегда. Впрочем, ставил я и в опере, цирке. Есть во мне огонь ученика. Иногда надоедаю сам себе. Начинаю тогда искать новое, экспериментирую».
Он ставил в опере и цирке, преподавал в театральных вузах, играл в кино. В Челябинске осуществил постановку спектаклей «Квадратура круга» и «Кабла святош» (в Камерном театре); в академическом театре драмы, помимо «Поминальной молитвы» поставил «Чужого ребёнка». Кстати, этот спектакль получил Гран-при фестиваля «Сцена-2004».
— Но отвлечёмся от театральных тем, поведайте, если можно, реальную историю любви — из своей жизни.
— Историю любви?.. (Владимир Львович косится на присутствующую на интервью супругу и соавтора, художника-постановщика Ирэну Ярутис).Она простая — пришёл, увидел…
— Куда пришли?
— В театр, конечно же. Было это далеко, за Полярным кругом. В Норильске. Забросила как-то туда судьба. Главный режиссёр театра этого города долгое время стращал артистов и персонал — приедет Гурфинкель, и в вашей жизни наступит полная труба! К моменту моего появления они были уже на грани паники. И вот вхожу я к нему в кабинет и вижу там некий силуэт. Силуэт медленно-медленно поворачивается, глядя на меня с нескрываемым ужасом. Я вижу эти глаза и вдруг отчётливо понимаю: «Всё! Пропал… Это она». И началась жизнь совершенно новая… Как-то, недели две назад, просыпаюсь, а моя И. Ч. лежит, свернувшись комочком. И так всколыхнулось что-то в душе. Говорю ей: «Ты для меня… Что Пушкин для России!» О, сказал!
Теперь у меня трое детей. Младшему, Натану, 13 лет. Болеет всеми «болезнями» подросткового возраста: компьютеры, MTV, Эминем… Девочке, Кате, 18 лет. В маму пошла — прекрасно рисует, жизнь свою решила связать с живописью. Старшему, Давиду, 20 лет, он музыкант.
Есть ещё собака. Афган. Белый, красивый, знающий себе цену мужчина. Живёт сейчас здесь, с нами. Ему здесь нравится. В Питере, где остались дети (они привыкли развиваться в самостоятельном режиме), есть ещё кролик и морская свинка. Кролика зовут Иоганн Себастьян Бах, цвет — розовый жемчуг (по паспорту). Мне его актёры оперного театра подарили. Персонажи оперы — страстные люди. Объясняя степень страстности их героев, я часто сравнивал их с кроликами по весне. Актёры это запомнили и после премьеры вручили кролика. Он, действительно, оказался весьма любвеобильным.
А ещё в нашей семье проживает Матильда. Это имя присвоено автомобилю. 21-я «Волга», полностью отреставрированная. Объём двигателя — 3,2 литра. Ей 40 лет уже. Такая элегантная, успешная леди.
— Вам нравится ретро?
— Мне нравятся времена, когда люди жили, а не спешили. Когда получали удовольствие от процесса жизни. Не пили из пластиковых стаканчиков, не ели пластиковыми вилочками с пластиковых тарелок соевое мясо. От этого и взгляд становится пластиковым. Пластик — это заменитель истинных материалов. Но следует стремиться прожить жизнь подлинными страстями. И не подменять мир.
— Странно… Вы, с одной стороны, уходите от мира, живёте, как сами признались, внутри создаваемых сказок. С другой, стремитесь жить подлинными ценностями…
— Я ухожу от мира, который, с моей точки зрения, не является миром настоящим. Разве то, что вы видите за окном, реальность? Это реальность, которую выдумывают другие режиссёры — президенты, мэры, губернаторы, депутаты Думы. Они придумывают свою реальность и подчиняют нас всеми способами. Чтобы мы поверили, что это правда, и жили в этом. Но на небольшом острове, который называется «Театр», мы имеем возможность придумывать другую реальность, другую жизнь. И мы живём в других взаимоотношениях, более чистых и правдивых. Процессу создания спектакля в театре сопереживают все — вахтёры, уборщицы, плотник. Они тоже мечтают, бессонными ночами ожидая премьеру, чтобы всё получилось. Можно, конечно, иначе выстраивать взаимоотношения в театре, но только тогда почему-то не возникает Прекрасное.
К сожалению, театр — это диктатура. Любая другая форма существования театра невозможна. Я, прежде всего, о репертуарном театре говорю. Бывают, конечно, театры подвальные, театры-компании, театры-проекты, возникающие лишь на определённый период. А есть репертуарные академические театры, которые живут большими единицами измерения, куда приходят артисты, развиваются — из возраста в возраст, из амплуа в амплуа — и уходят, оставляя в театре свою душу.
Гамлетовская фраза: «Я должен быть жесток, чтоб добрым быть» — тяжёлый крест, который лежит на каждом режиссёре, отвечающем за театр. И это одно из великих противоречий профессии. Я, с одной стороны, должен звать вперёд, к открытию светлых миров, а, с другой, отказываться от услуг тех, кто отстаёт, кто не способен в полной мере соответствовать требованиям времени.
— Что, в таком случае, является для вас мерилом работоспособности?
— Наша природа. Море… Представляете, как оно камни оттачивает? Не важно, в какую сторону движется человек, но если он очень целенаправленно движется в одну сторону, он достигнет высокого успеха. Я ещё не знаю, какую стилистическую нишу займёт Челябинский академический театр драмы, но то, что театр должен творить и создавать очень много, — вкалывать, я точно знаю. Только тогда что-то получается.
Мне припоминается история, связанная с Шостаковичем. Он часто повторял студентам консерватории: «Ребята, каждый день надо вставать в шесть утра, подходить к роялю, когда ещё весь дом спит, и начинать работать!». Однажды, после грандиозного концерта, который закончился в 11 вечера, студенты питерской консерватории, перенасыщенные эмоциями, заключили пари. Они решили съездить к Шостаковичу на дачу и посмотреть, будет ли он после столь успешного и, в то же время, трудоёмкого, трудозатратного концерта, играть на рояле в шесть утра. Шостакович их обманул. Они подошли к дому в половине шестого, а великий композитор уже вовсю играл на рояле!
— Кстати, о Гамлете. Были ли в вашей жизни шекспировские страсти?
— Были. И на сцене Шекспира ставил — в ранний период своей деятельности, когда любил себя. (Знаете, у творца есть период, когда он думает о себе: «Ах, какой же ты гений!») И ставил спектакли — абсолютно одинаковые. Только названия менялись. Я ставил Шекспира о себе. Подменял его полностью своим мироощущением. Купировал, дописывал, переделывал, рассуждая: «Да кто он такой!»
Но и в жизни шекспировские страсти были. Непримиримые конфликты, немыслимые по силе влечения. Только это очень личное… Жить в температуре тёплого чая? Зачем? Жить стоит, когда ты постоянно ставишь себе какие-то планки, когда прыгаешь выше собственной головы, когда чего-то не умеешь, но — научите, научишься. Человек должен любить. Обязательно. Хотя мудрость гласит: «Всё пройдёт, и это тоже». Будь бесстрастен, отстраняйся. Но я, несмотря на свои 42 года и седину, всё равно, по природе своей — человек страстный. Не укатают сивку крутые горки! Когда выхожу на репетицию, утверждаю некий взгляд на мир. Черпаю из себя. Самый мощный ресурс для меня — внутри. Ну, и, конечно, необходимо соотноситься с мировой культурой, что-то брать оттуда. Но так, чтобы оно внутри тебя перерабатывалось.
— Вы такой утончённый, а вот деньги, к примеру, имеют для вас значение?
— Конечно! (Произносит это слово на старинный питерский манер, чётко выговаривая «чн», не подменяя это сочетание букв на «ш»). Гигантское! Огромное!
— Что, не хватает, какие-то проблемы с деньгами?
— Деньги дают возможность выбора. А что такое возможность выбора? Это — свобода. Мне нужны деньги для того, чтобы быть свободным. Денег должно быть столько, чтобы можно было в любой момент поступить так, как мне хочется.
— Но творчество, наверное, не приносит такого количества денег?
— Всё зависит от того, как ты к ним относишься. Что для тебя много, а что — мало? (Цитирует.)
«Я хочу себе покоя,
Ровно столько, чтоб для боя,
Ровно столько, чтоб для боя
Подготовиться сумел».
Для меня много денег — это когда ты способен помочь реализоваться своим детям, когда у тебя финансов столько, что ты можешь рисковать и не бояться остаться голодным завтра. Когда их столько, что твои небольшие потребности перекрываются величиной твоих возможностей.
Я, конечно, могу сделать вид, что я такой, абсолютно оторванный от быта творец. Но это не так. Просто я научился соизмерять свои возможности и потребности. Мне, например, очень нравится «Роллс-Ройс-Призрак», шикарный автомобиль стоимостью $ 560 тысяч. И что? Я просто говорю себе: «Мне более по душе обладать самой элегантной и необычной 21-й «Волгой» Санкт-Петербурга». Так же и в жизни. Я не знаю, почему Ирэна Чеславна нравится мне больше других женщин. И не хочу этого знать. Мне нравится, и всё — оно моё!
— А когда вы первые свои деньги заработали и на что их истратили?
— Первые деньги я заработал на Украине, в своём родном городе Умани. Мне было 14 лет. Подрабатывал на консервном заводе. Ящики колотил. Очень хотел мопед. «Велики» были, но это — не то. Вот и пошёл на завод. Чем вызвал слёзы мамы и тихую гордость отца. И я заработал!
А потом, уже студентом, сыграл эпизод на киностудии имени Довженко — в очередном фильме о войне и партизанах (я изображал «бандеровца»). И на заработанные деньги купил себе соковыжималку (смех).
— Почему такой выбор?
— Мне очень хотелось иметь соковыжималку. Однокурсники, конечно, пришли в истерическое состояние от хохота, увидев меня с ней. Но я к ней быстро охладел — наигрался.
— На что вы готовы ради своих детей? Можете, например, на какой-то замороченной карусели вместе с ними прокатиться? Или на ролики встать?
— Нет, я не способен на рискованные глупости. У меня удивление вызывают люди, которые занимаются экстримом. В моей профессии экстрима и без того — чересчур.
На что готов ради детей? Мне кажется, что родители, которые с ложечки кормят, невероятно опекают, совершают большую глупость. Они гробят Природу. Самое главное, задавать ребёнку один и тот же вопрос, в разном возрасте: «Ради чего ты живёшь?» И находить время периодически приводить ребёнка в состояние задумчивости над этим вопросом. «Стоит ли оно того, чтобы тратить на это свою жизнь?» «Вот об этом напишут, как о твоём жизненном пути? Как о твоём подвиге на памятнике, когда ты уйдёшь?»
— И какой-то ответ уже получали?
— Ответ будет в том, что они станут говорить своим детям.
Я просто говорю себе: «Мне более по душе обладать самой элегантной и необычной 21-й «Волгой».
— Приходилось ли вам совершать в жизни отказы? В чём, кому и как это выглядело?
— Конечно. И по работе, иногда — очень резко, иногда длительно. Не уметь сказать «нет» — это не уметь отвечать за своё «да». Иногда очень сложно отказывать. Люди тебя зовут, они хотят, чтобы ты поставил у них спектакль, они тебя по-своему любят, но ты должен им сказать: «Нет!», если чувствуешь: это — не моё.
Так же и с женщинами. Им тоже приходилось говорить: «Нет!». В театре многое построено на личном. Уметь влюбить в себя — это профессиональное. Если актёры не будут любить режиссёра, они не будут способны на безумные поступки ради воплощения наших идей. Не будет эмоций, энергия возобладает аналитическая. Надо научить в себя влюблять, а потом придерживать на некотором расстоянии, чтобы чувство не улетучилось.
— Ну-у, вы коварный!
— Иначе нельзя в театре. Чтобы понять, получился спектакль или нет, можно, конечно, прочитать все критические статьи, можно выслушать всё, что говорят умные, светлые головы, а можно, наутро придя в театр, прислушаться к тому, как тебя приветствуют. Или тебе на вахте вежливое говорят: «Здрасте», или при виде тебя восклицают: «Ах! Доброе утро, Владимир Львович!». Всё, можно не сомневаться — получилось!
— Вы много работаете, а как восстанавливаетесь?
— Самое большое удовольствие — кайф! — за рулём. Люблю дорогу — вне скорости и вне конкретного пункта. Как процесс. Позапрошлым летом мы с Ирэной Чеславной проехали восемь тысяч километров на автомобиле — из Красноярска в Санкт-Петербург. Заезжали по дороге к друзьям, знакомым. Увидели на карте: 180 километров и — могила Лермонтова. Как не заехать? Проезжал мимо деревни, заехал — купил сметанки. Увидел что-то красивое — остановился, полюбовался. Пошёл дождь — прижался к обочине и послушал стук дождя. Но при этом необходимо одно условие. Рядом должна быть Ирэна Чеславна. Она мой штурман. Записывает километры, маршруты в отдельный блокнотик.
Мне нравится естественное состояние природы. Нравится при этом созидать, растить. Знаете, какая профессия меня привлекает? Садовода. Он помогает реализовываться природе, помогает естественному течению жизни. Именно садовод — не селекционер, не Мичурин. Правда, я не могу себе представить, как буду копаться в земле, но дух этой профессии мне очень близок.
— И напоследок, если вы не устали, несколько вопросов-блиц.
— Я вполне бодр и готов отвечать.
— Вы считаете себя интересным человеком?
— Скромность — родная сестра серости… Да!
— Как вы сами себе объясняете, что стали успешным?
— Я не считаю себя успешным. Просто максимально использую то, что мне дал Господь.
— Вы злитесь, когда вас критикуют?
— Если меня критикуют, значит, я этим людям не равнодушен. «Пусть критикуют, лишь бы не забывали!» Чем больше личность по значимости, тем больше существует вокруг людей, которым она не нравится, которых она раздражает. Потому что эта личность движется вперёд, развивается. В отличие от них.
— Вы презираете неудачников?
— Я им соболезную. Неудачники — люди, которые не сумели себя реализовать.
— Завидуете успеху коллег?
— Я искренне радуюсь, если у кого-то получается, искренне поздравляю. Хотя цеховой дружбы у нас не существует.
— Что может расстроить вас до слёз?
— Искусство, прекрасно исполненный спектакль.
— А в жизни, в реальности? Беспризорные дети, допустим, вызывают у вас чувство жалости?
— Я им советую воровать. Потому что воровать, значит, совершать дело, пусть неправедное. Тогда он почувствует себя мужиком, а не попрошайкой.
— В таком случае, что может сделать вас счастливым?
— Излишество. Господь даёт нам необходимое, бороться надо за излишества.
