Заслуженный учитель России, директор знаменитой челябинской школы № 31 Александр Евгеньевич Попов – личность в нашей стране известная и уважаемая, и в особых представлениях совсем не нуждается. Так сложилось, что в моей жизни этот человек появляется в начале каждой новой дороги, говорит мне что-то важное и исчезает. Много лет назад, в самом начале жизни журнала, я написала слово редактора про отношения двух близких людей, которые однажды расстались, и каждый из них пошел своей дорогой. «У меня получилось жить без тебя», – говорил мужчина в финале этого рассказа. Александр Евгеньевич позвонил мне тогда и сказал: поменяй концовку. – Как?– спросила я. – Напиши, что у него не получилось жить без тебя. Это будет больше похоже на правду.
Александр Евгеньевич, мой первый вопрос будет совсем детским, но мне почему-то именно с него хочется начать наш разговор. Когда у вас день рождения?
2 апреля 1949 года. Первого апреля все отсмеялись, и потом я родился. У бога кто-то просит самых красивых женщин, кто-то просит быть самым богатым, кто-то – самым умным, а моя мама попросила для меня право смеяться последним.
Вы когда-нибудь подводите итоги?
Никогда. Это не человеческие дела – итоги подводить.
За одну неделю мы с вами встретились в «Березке» два раза. Это место обладает для вас силой?
В этом месте вода без хлорки. Я плаваю в бассейне каждый день, ради этого и езжу в «Березку». По-моему, в городе это единственный бассейн без хлорки. А местом силы для меня всегда была Боровушка в Еткульском районе, я там еще вожатым в пионерском лагере работал, и все годы мы с женой ездим туда.
Что первичнее: математика или физика?
Физикой я вообще никогда не занимался.
Я знаю. Но я спросила, что было вначале?
Я не знаю. Это у нас в футбол может учить играть человек, который никогда им не занимался. Я смотрю все чемпионаты, но не рассуждаю о футболе, потому что я в нем дилетант. Я всю жизнь занимаюсь математикой.
В математике есть задачи, которые вы не смогли решить?
Много. Полгода назад я пришел к одиннадцатиклассникам, спрашиваю: дети, поднимите руки, кто умеет раскрывать скобки? Они все поднимают руки, потому что это для них элементарно. Я даю с виду несложный пример, и никто из них не справляется. Ума не хватает. Они просят меня раскрыть. Говорю: для этого вам надо прочитать работу Леонарда Эйлера, на двадцати страницах. И сейчас, когда спрашиваю про скобки, никто руку не поднимает, потому что понимают, что есть задачи, с которыми они справиться не могут. Математика – это от бога, и все мог только Леонард Эйлер, больше никто.
Вы переводите математику на жизнь?
Она сама переводится. Во всем. Допустим, я спрашиваю маленьких детей, почему семь дней, семь цветов радуги, семь нот в музыке? Никто не дает правильного ответа. А все очень просто – сосчитайте дырки в своей голове: уши, нос, рот, глаза. Жизнь – это математика.
А как же тогда хаос? Его же в математике нет?
Как нет? Хаос есть в математике. Везде. Больше ведь разделов в математике, которые человек не познал, а там везде хаос. Шахматная игра – это тоже своего рода математическая задача. Гладкие шахматы уже не интересны, сейчас придумали новые – с конем в кармане. Гладкие шахматы не характеризуют жизнь, а здесь у каждого игрока конь в кармане, а не на доске, и ты имеешь право, когда твой ход, этого коня поставить на любую свободную клетку. Ты создаешь хаос, как в жизни. Ты можешь достать коня и поставить мат. И вот такие шахматы становятся интересными.
У вас когда-нибудь был конфликт со школьником, из которого вы не смогли выйти достойно?
Много раз. Один меня поразил больше всего: я как-то несколько раз увидел, что балуются семиклассники. Договорился со школьным врачом их немного напугать и пригласил в свой кабинет. Они заходят, и следом заходит врач со шприцем в руке. Говорю: из Австрии прибыло новое лекарство против баловства, очень болезненное, но зато как рукой снимает желание баловаться. Они заплакали, попросили их отпустить. На следующий день привожу еще одного такого же шумного ребенка, опять приглашаю врача, опять все это говорю, и что вы думаете? Он снимает штаны, ложится на диван и говорит: ставьте! И все, я растерялся. Проиграл ребенку.
И что сказали?
Да это уже неважно, что я стал говорить, что лекарство сильно дорогое и что-то еще, главное, что это уже проигрыш. Или еще один: только начался учебный год, сентябрь, я захожу в мужской туалет, а там новый пятиклассник стоит и на стенку писает, причем, художественно так, по периметру всего туалета. Я говорю: ты что делаешь? Он отвечает: радуюсь, что в школу приняли! Старшекласснику за такое я бы дал подзатыльник, а здесь растерялся. Ну что здесь скажешь, если ребенок радуется?
Я знаю, что многие выпускники вашей школы, приезжая в Челябинск, обязательно приходят к вам в гости.
Это так.
Что они говорят вам?
Не знаю, как об этом рассказывать… Одна девочка, она сейчас с мужем работает в Новой Зеландии, привезла мне полный китайский термос грибного супа и баночку сметаны. Это было так мило… Как большой орден на грудь для меня. А в Нью-Йорке другой мой ученик сказал: я сделаю для вас все, что вы захотите. Говорю: мне бы в Метрополитен музей несколько раз сходить. Один раз дочь меня может свозить, но она же работает, а я бы неделю хотел походить. – Ладно, – говорит мой ученик, – все устрою, тут у меня друг программистом работает, он вас с заднего входа проведет. И я целую неделю каждый день бродил по этому музею!
Как вы относитесь к тому, что выпускники школы уезжают учиться и работать за границу?
Никак. Это их выбор. Каждый человек сам выбирает, где ему жить, где работать. Люди должны быть свободными. В школе им дают старт, а дальше они сами вправе распоряжаться своей жизнью. У меня была ученица, у которой вся родня – и мама, и папа, и брат – закончили консерваторию, и думали, что она тоже станет музыкантом. А она поступила в пчеловодческий техникум, вышла замуж за пчеловода, и у них сейчас под Троицком очень большая пасека и куча детей: четверо своих и двое приемных. Такие здоровые розовощекие мощные люди! Родителям тогда казалось, что жизнь остановилась, потому что их дочь ушла из музыки, а она стала известным в стране пчеловодом! Знаете, чему учит математика? Математика учит никому никогда не угождать.
Вам самому часто ставили рамки?
Всю жизнь пытались и до сих пор пытаются. И считают, что у них это получится. Не знаю, откуда у меня это свободолюбие и свободомыслие, но для меня нет авторитетов, кроме математики. Я и детям всегда говорю: любая задача – это Бог. Встань перед ней на колени, и тогда у тебя получится ее решить. Если ты начнешь к ней свысока относиться, на этом все закончится.
Как в вас может сочетаться и уживаться свободолюбие и столько лет в системе?
Вы знакомы с Мариной Загидуллиной? Она интересный человек, мы много лет дружим, так вот она однажды сказала, что это уникальное сочетание в одном человеке, и удивилась, почему меня до сих пор выгнать не могут. (Смеется). Когда мне было пять лет, мне не понравилось, как со мной разговаривала воспитательница – я оделся, перелез через забор и ушел домой.
Вас наругала мама?
Конечно, отругала. Но это не помешало мне совершить такой же поступок во второй раз. Мама признавала мое свободолюбие. Помню, с первой получки я купил маме духи, но пока шел домой, встретился с коллегами и немного отметил. Пришел домой, вручил маме подарок и сразу же уснул. Проснувшись утром, понял, что папа ждет этой минуты с нетерпением, а мама тихо ему говорит: Женя, но ведь духи-то он мне подарил!
Александр Евгеньевич, я задам очень личный вопрос. Можно?
Задавай.
Кроме вида из окна вашего кабинета, где вы берете энергию?
Во второй своей жизни я живу в серебряном веке русской поэзии… Каждый день, параллельно с этой жизнью. Многие вещи оттуда поддерживают меня. Скажем, Николай Степанович Гумилев. Его арестовали в 1921-м году, и люди пробовали его защищать, дошли до Луначарского, до Дзержинского, и все отказали. Пытались убедить Ленина, что это большой поэт, что поэта расстрелять нельзя. Ленин сказал: наплевать. А потом в этой запутанной истории кто-то из замов Дзержинского все-таки приказ отменил. И вот в назначенный день их выстроили, Гумилев был тридцатый по списку. Говорят: поэт Гумилев, выйдите из строя. А он ответил: я не поэт, я офицер Русской армии, а офицеры из строя не выходят. И его расстреляли.
Вы разговариваете с ним в мыслях?
Конечно. Я его очень люблю. За многие вещи. Для меня это потрясающая личность. И не он один. Есть еще Мандельштам – такая же громадина, который мог противостоять системе. В начале двадцатого века решили выбрать пять больших поэтов и сошлись на том, что это Мандельштам, Цветаева, Ахматова, Пастернак, Блок. И никто из них, кроме Мандельштама, не возразил. Он сказал: уберите меня из списка, включите Есенина. И за это Бог навечно поселил Осипа Мандельштама в пальцах единой руки поэзии.
«Он любил три вещи на свете: за вечерней пенье, белых павлинов и стертые карты Америки. Не любил, когда плачут дети, не любил чая с малиной и женской истерики. …А я была его женой», – написала Ахматова, когда не стало Гумилева.
В последнюю их встречу она перед ним извинялась, что доставила ему столько в жизни неудобств, а он сказал: ну что ты, Аня, ты научила меня любить Россию и верить в Бога. Анна Ахматова была красивой женщиной, не зря Модильяни написал ее портрет. Женщина – змея, такой и должна быть женщина. В начале сороковых годов с ней захотел познакомиться Константин Симонов, и попросил Лидию Гинзбург помочь ему. Он уже тогда был генералом от литературы, но в подъезде Ахматовой, перед самой квартирой, снял с груди знак лауреата Сталинской премии и к Анне Андреевне зашел уже без него. Наверно, за этот смелый поступок ему было дано во время войны написать великое «Жди меня, и я вернусь». Пока звучит это стихотворение, Симонов находится на пальцах единой руки поэзии. Потому что кто-то там навечно, а кто-то на миг.
К каким стихам Гумилева вы возвращаетесь?
Откуда?
Какие перечитываете?
Знаете, Ирина, я не перечитываю стихов Гумилева. Я перечитываю стихи Пастернака. Мне не нравятся многие его поступки, его трусость по отношению к Мандельштаму, Цветаевой, но стихи он писал лучше всех. Я считаю их вершиной поэзии серебряного века.
А как в человеке может сочетаться талант и трусость?
В гении есть всё.
Вам интересны люди, в которых много разных черт?
Конечно. Только они и интересны. Гладкие люди чем могут быть интересны? Гладкие все партийные, чиновники, от них мутит. За жизнь все это надоело. Один из моих любимых англоязычных писателей, Сомерсет Моэм, небольшой период жил в России. Когда он вернулся в Англию, он сказал, что русские – очень неповоротливый, ленивый и завистливый народ. Хотя, чем больше я живу, тем больше вижу, что в любом народе все намешано.
Вам принадлежит знаменитая фраза: у моей школы есть одна национальность – математика. И все-таки, есть какая-то нация, которая более способна к математике?
Это очень любопытная вещь. Как в музыке, как в живописи – бамс, и выстреливают французы. Выдают одного гения за другим. Бамс – выстреливают немцы. Даже такая маленькая страна, как Венгрия, время от времени удивляет великими математиками. Поэтому у меня нет национального предпочтения ни к одной нации. Понимаете, национальность, патриотизм и вероисповедание – это интимные вещи, и о них говорить – это всегда такая фигня. Меня как-то внучка спросила: дедушка, а если мама русская, папа американец, я кто? Я сказал: ты татарка. (Смеется). Она пошла, дочь мою спрашивает: мама, почему дедушка сказал, что я татарка? Вика отвечает: если он так говорит, значит, так и есть. В Америке не разбирают людей по национальностям, не копаются в этом. А уж там-то всего намешано.
Три года назад вы сказали, что планируете всерьез заняться обучением английскому языку учителей вашей школы. Что-то поменялось?
Тут у меня больше неуспехов, чем успехов. Правда, сейчас уже год у меня ведет факультатив для учителей мой бывший выпускник, который двадцать лет прожил в Америке.
Может, вы уже китайскому начнете обучать детей?
Нет, на китайский меня не хватит. Английский нужен моим детям, потому что все программирование связано с английским языком. Некоторые говорят, что у меня какая-то любовь особенная к английскому языку. Да нет у меня никакой любви! Я его не знаю, какая у меня может быть любовь?
Почему сами не выучили?
Да как-то не получилось. Какую-то неуверенность внучка внесла. Я, когда приезжал к ним, начинал учить ее математике, а она меня английскому. Я начинал говорить, Кристина сразу же начинала смеяться: дедушка, лучше молчи, ты так смешно говоришь. Поэтому, когда бываю у них, хожу в китайские магазины. Они говорят на английском так же, как и я, и мы отлично понимаем друг друга.
Для вас важно понимать людей?
Для меня важно понимать детей. Если бы не дети, я бы никогда не смог работать в системе.
Взрослые всегда должны быть на стороне ребенка?
Конечно. Особенно учитель. Если где и есть правда, то она только в детях. В любом конфликте виноват всегда взрослый. Ребенка надо обнимать, тискать, целовать, даже если ты прав, а он не прав. Выше поцелуя только солнце. У бразильца недавно спросили: почему вы так хорошо играете в футбол, а русские так плохо? Он ответил: потому что мы в футбол играем, а русские в футбол работают! Каждый день я говорю учителям одно и то же: вас научили математике, литературе, истории, но все ваши знания неприглядные и на фиг никому не нужны, если вы разучились играть. Педагогика – это игра в фантики. Умеешь красиво завернуть свои знания в фантик – значит, ты смог подняться до ребенка. Когда я в детстве болел, папа читал мне Маяковского. Для меня на всю жизнь сохранились эти воспоминания. Благодаря папе Маяковский был моим первым любимым поэтом. У всех Пушкин, а у меня Маяковский.
Какое его стихотворение для вас особенное?
Ирина, я не умею запоминать стихи наизусть.
«Вот я богохулил, орал, что бога нет, а бог такую из пекловых глубин, что перед ней гора заволнуется и дрогнет, вывел и велел: люби!»
Он ее очень любил, эту рыжеволосую Лилю Брик. Она была великой женщиной. Когда спросили Таривердиева, кто из женщин оказал на него влияние, он ответил: моя мама и Лиля Брик. Меня тогда это так поразило, что я стал интересоваться судьбой этой женщины. Но это вообще отдельная тема – женщины у великих людей. Великий Куприн гулял, пил с рыбаками, но к столу и к кровати бывал допущен, только когда приносил своей жене новый рассказ. Она открывала дверь на цепочку: рассказ принес? Все одаренные люди любимы мамами или женщинами, потому что без любви никак талант не раскроешь. Недавно я проводил классный час для семиклассников. В классе были только мальчики и их мамы. И вот я, старый мальчик, рассказывал новым мальчикам, что девочки – это инопланетянки, и мы никогда не поймем их до конца. Я говорил, что каждая встреча с девочкой – это встреча, к которой надо готовиться. Мальчики поняли меня, а мамы потом сказали, что я говорил о чем-то непонятном, совсем не о том, о чем они хотели услышать. —Почему я беру в школу девочек?– спросил я у мальчиков. Ведь девочки не побеждают ни на одной международной олимпиаде, а я их все равно беру. Почему? Мальчики правильно ответили: чтобы не оскотиниться.
Разве все девочки – инопланетянки?
Конечно, нет. Но всю правду-то нельзя говорить. У меня есть еще один учитель, которого я очень люблю, – Сергей Параджанов. Ему принадлежит замечательная фраза: правда – это такая страшная баба, что если есть возможность ее приукрасить, ее надо приукрасить. И это тоже учительский труд – приукрашивать правду. Маяковский писал: из Петербурга исчезли красивые лица. И когда две недели назад наш Марат Абдрахманов победил на олимпиаде в Питере, я зашел в учительскую и сказал: в Петербурге стало получше с лицами.
Так ведь и в судьбе Параджанова Лиля Брик сыграла важную роль?
Она попросила Луи Арагона, французского писателя и мужа своей сестры Эльзы, приехать в Советский союз и поцеловать Брежнева, чтобы он выпустил Параджанова из тюрьмы. Арагон в силу собственных причин долго сопротивлялся этой просьбе, но потом все-таки выполнил ее. Параджанова освободили на год раньше благодаря Лиле Брик.
А как вы относитесь к людям во власти?
Никак. Меня как-то спросили: а какие у вас отношения с Вячеславом Тарасовым? Я ответил: бог с вами, у меня отношения с гардеробщицей, с учителями, но не с Тарасовым. Они другие, я другой. Я написал рассказ, как я ходил в детский садик. За невыполнение плана по маленькому нас ставили в угол, а за невыполнение плана по большому нас садили на горшки перед портретом Сталина и заставляли смотреть ему в глаза, тужиться и исполнять свой долг. Клянусь. А я сидел рядом с Надькой, и мы поклялись, что когда вырастем большими, обязательно поженимся, и на нашей свадьбе свидетелем будет Сталин. Потом мы с ней не виделись, и перед уходом в армию я пришел на танцы, а там красивая девчонка. Говорю: тебя Надька зовут? – Откуда ты знаешь? – спрашивает она. – У меня такое же кольцо вокруг попы, – отвечаю. Мы нашли с ней в подсобке дворца культуры портрет Сталина и в тот же вечер поженились. Потом я ушел в армию, а она меня не дождалась.
Как – не дождалась?
Так это же рассказ!
Вот я заслушалась, Александр Евгеньевич. Думала, правда. А жену вашу как зовут?
Соня.
А на горшках-то правда перед портретом сидели?
Ирина! Когда я на горшке сидел, Сталина уже не было!
Разве?
Ну да, был. Но нас перед его портретом не сажали.
Если перевести на математику ваши отношения с женой, какая получится формула?
Два человека у меня в жизни, которых я не боюсь, – мама и жена. Мамы уже нет, теперь только жена. Если бы у меня не было Сони, я бы не выжил в этих пятидесяти семи судебных заседаниях. Многие отвернулись, многие испугались. Меня не бросила только жена. Она иногда начинает эти разговоры: если ты раньше уйдешь, как я с этим справлюсь? Говорит: тебе-то помогут, у тебя много родственников, а я совсем одна без тебя останусь. И тут в сентябре мне дают звание Почетного гражданина города Челябинска, я прихожу поддатый, она начинает меня ругать, а я говорю: Соня, я пришел с большой радостью! Почетных граждан города в последний путь провожают бесплатно!
Вы получили по лбу от жены за этот пассаж?
Конечно, получил. Но это был класс! Она перестала говорить на эту тему. Ее отец, Михаил Самойлович Гриншпан, был знаменитым скорняком в Челябинске, а мама готовила такие блюда, которых я в жизни никогда не видел. И когда мы только поженились, через неделю после свадьбы тесть сказал: Саша, давайте я научу вас шить шапки, вы не будете знать горя! Я думаю: ёкарный ты бабай, я тут математике учился, а он с шапками ко мне прилез. Говорю: Соня, что за разговоры? И она попросила отца больше такое мне не предлагать. Больше он на эту тему разговоров со мной не заводил. Вам кто-нибудь говорил, что вы похожи на Суламифь?
Однажды, много лет назад.
Поговорил с вами – как воды напился.
И все-таки, что же первичнее: математика или физика? Кто из них правит миром?
Миром правит поэзия. Поэзия цифр, поэзия слов, живописи, музыки. Математика — часть поэзии. Выше поцелуя только солнце.
