Есть люди — яркие представители какого-то времени или безвременья, десятилетия, пятилетки, а может, всего лишь — одного года. А есть другие, те, что вбирают в себя целые эпохи, и во всякой из них проявляются ярко и мощно. Они «купаются» в каждом отрезке своей длинной жизни, привнося в мир свет своей души. Такие люди и выглядят особо: у них глаза сияют, даже когда им «немного за… восемьдесят». Впрочем, Таисия Федоровна Тихоплав и выглядит не более чем на «чуть-чуть за шестьдесят», и помнит всё до мельчайших подробностей.
ВОЙНА
…Я проходила практику в Магнитке после второго курса УПИ, когда узнала: началась война. Позвонила в институт, в комитет комсомола, спрашиваю: что делать? «Думай сама, — ответил секретарь, — а мы все уходим на фронт». И я пошла добровольцем. Ведь я была в комитете комсомола, и Ворошиловским стрелком к тому же. Ничего удивительного: ещё в школе мы ходили на стрельбы. В Ленинском районе, где жили, стояла парашютная вышка, за ней — овраг. Там и стреляли. Других «развлекательных комплексов» тогда на КБСе и не было.
После Ленинградской школы младших авиаспециалистов попала на Карельский фронт, в авиацию. Что делали девушки в авиации? Самолёты кому-то ведь надо было обслуживать, заряжать пулемёты и пушку. Вернётся «Харикей» из боя, смотришь: стрелял лётчик или нет. Заряжаешь и заклеиваешь миткалью, чтоб видно было — готов к бою. Эти лёгкие самолёты, сплошь заклеенные миткалью, горели как свечки. Была ещё одна обязанность. Карелия есть Карелия. Кругом болота. Небольшую площадку бульдозером выровняли — получился аэродром. За ним сразу — овраги, болота. И полоса короткая. Сколько самолётов уходило в овраг. Садиться на этот аэродром лётчикам трудно. Мы помогали. Только самолёт коснётся полосы, запрыгиваю ему на хвост, чтобы он быстрее остановился.
А лётчики, какие это были люди! Я их боготворила. Влюблялась? Как можно не влюбиться в 20 лет? Но это… больно. Он был лётчиком. И он — погиб. Не надо, деточка, мне больно… Ушёл в бой, и, когда возвращался, что-то произошло. Я знаю, у него кровь носом шла на больших высотах, правда, он не признавался. Он был ведущим, ведомый шёл следом. Я того корила потом: почему не уберёг? Машина не вышла из пике, и самолет упал в болото… Мы были вместе недолго — всего три месяца. И потом я сравнивала, всех с ним сравнивала, и никто не выдерживал сравнения. И больше замуж я не выходила…
Было ли страшно? Однажды у нас остался один самолёт на весь аэродром — разве не страшно?.. Комсорга нашего, Васю, сбили, и когда мы нашли самолёт, он лежал без головы. Страшно?.. А другой лётчик — Саша — красавец, и как цыганские романсы пел! По вечерам ходил к гражданским, утром возвращался — весь сияет — довольный. И он погиб. Как привыкнуть? Когда караваны с продовольствием, медикаментами и вооружением шли в Мурманск, которые по Ленд-лизу нам присылали, город бомбили непрерывно. Там ничего не осталось, город-руина. А мы-то рядом. И нам доставалось. Самолёты немецкие низко летали, чуть сопок крыльями не касались. И мы прятались от бомб, в овраг за ангаром ныряли головой вниз. Наш комдив Чогашвили шутил: «Девки, не то место прячете!» Какой человек душевный, как он нас берёг, не дай бог, кто обидит! Дочка у него тоже добровольцем на фронт ушла. А мне просто посчастливилось, такие люди рядом были!..
УПИ
После войны решила — учиться буду в Челябинском политехе. Тут всё-таки родители. Но из документов у меня только красноармейская книжка была, и я поехала в Свердловск за документами. Прихожу к директору, Качко Аркадию Семёновичу (удивительный тоже человек!), а он на меня набросился: «Ты куда собралась? Вот тебе талоны на одежду, вот — на спецпаёк. Иди, учись». И я осталась.
Вначале не соображала ни-че-го. Только услышу звук самолёта — под парту готова залезть, такой ужас сковывает. И я пошла работать на аэродром. Через месяц приезжают из парткома института: какое, мол, ты имела право без ведома парткома уйти из института? «Я не могу учиться, я ничего не понимаю», — отвечаю. Тогда ко всем студентам-фронтовикам прикрепили преподавателей. И дополнительное питание. Стало легче. А к диплому я и вовсе выровнялась. И в партию вступила, хоть и не так быстро, я же была недисциплинированная. А кандидатом стала ещё на фронте…
В комитете комсомола института секретарствовал Мельников Виталий Васильевич, и когда у него родилась дочь, а случилось это накануне годовщины Дня Победы, мы решали на заседании комитета, как её назвать. И, конечно, дали имя — Виктория. Вот как мы тогда жили дружно. Сейчас, кстати, Виктория работает в Гражданпроекте.
Кстати, о недисциплинированности. Отца-то моего в 1933-м исключили из партии как чуждого. Мы жили на Кубани, и он был председателем колхоза. Богатого колхоза, где шелкопрядов выращивали. Но случился голод. На хуторе, где жили, живого ничего не осталось, даже собаки не лаяли. Ели одну свеклу. Я только лет 10 назад борщ начала есть, а до того — на свеклу смотреть не могла… Так вот, пришёл как-то вечером друг отца, говорит: «Уходи сегодня, завтра за тобой придут». И отец ушёл, даже мы не знали, куда. Через месяца четыре — объявился в Челябинске у родственника, устроился молотобойцем в кузнице, вызов прислал. Помню, ехали мы на паровозе в Челябинск очень долго. А добрались — я и сестрёнка — вшивые, а маму, голодом истощённую, выносили из вагона — она и ходить не могла… Казалось бы, я должна была ожесточиться против партии, но отец нас по-другому воспитывал, никогда не жаловался, что с ним поступили нехорошо…
КУЗНЕЧНО-ПРЕССОВЫЙ ЗАВОД
Вообще-то я хотела работать на ЧТЗ, где проходила практику. У меня было два вызова: с ЧТЗ от главного металлурга и от кузнечно-прессового завода. Последний был обязательным, отказаться я не могла… А через два года меня выдвинули на секретаря парткома. Я даже ничего не знала об этом, хотя бы побеседовали со мной сначала. Страшно мне стало. Почему? Завод очень тяжёлый, я уже представляла все трудности производства, но не знала партийной работы. Директорствовал тогда Гуляницкий, москвич (завод в войну эвакуировали), умница и отличный специалист. Он привёз с собой команду инженеров и традиции Московского автозавода. Помню, на парткоме обсуждали реконструкцию завода, и не всегда у нас точки зрения совпадали, но уважали мы друг друга — это точно. Я-то не из тех людей, кто властью упивается. Работали каждый день до 10-11 вечера. Но случилась проверка (в то время за качество очень строго спрашивали), и директора вместе с главным инженером сняли. А меня не тронули. Но завод без руководства работать не может. И я пошла в обком. Секретарём тогда был Аристов Аверкий Борисович. Первый день меня не приняли, а на второй — пригласили. Я зашла, Аристов глянул на меня, и я… расплакалась. Как девчонка. Я только туберкулёзом переболела, слабая была, тощая и бледная. Плачу и говорю: не могу на завод возвращаться, второй день зарплату кузнецам не дают. Мне там делать нечего. Он меня чаем напоил, разговорил. А через несколько дней появился у нас новый директор — начальник производства Горьковского автозавода…
Через четыре года сказала — больше не могу — и вернулась на прежнюю работу — заместителем главного металлурга. Главный — Борц Моисей Герасимович, специалист из старой московской команды, все посылал меня на оперативки вместо себя. Я, говорит, не могу там сидеть. А ты с ними умеешь общаться… Возил меня на Московский автозавод, знакомил с высококлассными специалистами. Я ему многим обязана…А в этом году мы собирались на сорокалетие завода, встречались с прежними ИТРами, сохранили дружбу-то по сию пору…
РАЙКОМ
Соперничество? Зависть? Меня не касались. Хотя, однажды, когда меня уже назначили секретарём райкома Центрального района, вдруг вызывают в обком и спрашивают: «Почему тебе спирт привозят с химфармзавода?» Представляете? Я взглянула на Соннова Николая Ивановича, зав. отделом, говорю: «Это вы мне?» Встала, к двери подошла, оглянулась: «Считаю оскорбительным отвечать на этот вопрос. Если у вас есть основания, проверяйте». Потом звонил, извинялся.
В чём заключается работа секретаря? Жизнь района. Вся. Ну, например, звонок домой под утро — горит Дворец пионеров на Алом поле. Как была в ночной рубашке, ноги в валенки, пальто на плечи, и — туда. Потушили. Собрались.
Обсуждаем. Начальник областной милиции тогдашний — Фёдор Кузьмич Мартынов, говорит: что, мол, паришься, раздевайся. Я край полы отодвинула — он засмеялся: ну сиди тогда. Знаете, равного ему у нас в области не было! На здании областной милиции сейчас мемориальная доска повешена. Умный, организатор мощнейший, четверо детей, и бессеребренник. Жил только лишь работой. Когда Фёдора Кузьмича хоронили, у него даже белья нового не нашлось. И с детьми — всё сложно. Вот только Валя, младшая, умница, в Москве кандидатскую защитила, а закончила наш педагогический.
…Центральный район был огромен, это позже его поделили ещё и на Калининский с Курчатовским. А тогда в него входил ЧМЗ, ЧЭМК, цинковый, лакокраска. Я никого из директоров не знала, а работать с ними надо было. Один Гусаров, директор ЧЭМК, чего стоил!
…Приезжаю на цинковый знакомиться с заводом. Идём с Демянником в столовую, а её — по сути — нет… Говорю: «Столовую-то для рабочих сделайте.» Построили. К пуску сернокислотного участка Демянник уже помягчел ко мне, по-другому стал относиться, даже стихи писал на тему: уж ты доведёшь кого хочешь своей безапелляционностью. В общем, поднимаемся в цех сернокислотный, а запах — ни вдохнуть, ни выдохнуть не могу, чуть в обморок не падаю. Он заметил мою бледность, суёт мне из кармана флакончик нашатыря. Я подышала, спрашиваю: как вы догадались? Он смеётся, мол, всегда ношу с собой.
А Дворец спорта? Его построили за год! Евсей Юдович Левин, главный инженер «Челябинскгражданстроя», отвечал за этот объект. Как жаль, что его уже нет…
…Рассматривать персональные дела было обязанностью членов райкома. Разбирали как-то парня одного, и председатель комиссии — старый коммунист, говорит: не знаю, что с ним делать, не хочет он с женой жить. А она письмо написала, а он студент и комсомолец, и ребёнок у них родился. Парень упёрся — не люблю я её, не могу с ней жить, и всё. А Захар Данилович Самойлович, управляющий трестом, всё заседание дремал, а тут вдруг встрепенулся: «Ишь! Он её не любит. А кто из нас любит?! Но живём же!» Парню выговор влепили, отпустили восвояси и повернулись к Самойловичу: ты что это, Захар Данилович?
Как-то выяснилось, что работник областного управления милиции, молодой коммунист, окрестил сына. Первичка сразу исключила его из партии. А мы только взыскание объявили и отпустили. Через много лет — юбилей Центрального района, меня представляют как ветерана войны и председателя совета ветеранов района. Вдруг соскакивает человек из президиума и ко мне: «Так это вы моего отца из партии не исключили?» Обнял меня, такой высокий! Смотрю снизу вверх и спрашиваю: «Так это вас тогда крестили?» «Не меня — брата, — радуется парень. — Наконец-то вас увидел».
РОДИОНОВ, 70-е
Когда Николай Николаевич Родионов был у нас секретарём обкома партии, мы совсем по-другому относились к партийной работе. Он приехал к нам из Питера, и дух питерский, культуру Петербурга старался привить и у нас. После Челябинска он был послом в Югославии. А когда его взяли в Москву, мы почему-то считали и надеялись, что его поставят на место Фурцевой (её как раз убрали) министром культуры. Оно было бы правильно, он — человек самой высокой культуры…
Однажды вечером звонит: «А давно ли вы были на почтамте?» Рано утром мчусь на центральную почту. Там — грязь. Вызываю начальника: «Сколько вам дней надо, чтобы навести здесь порядок?» И дальше цитирую Родионова: «Вы понимаете, что почтамт — это глаза города?» Через месяц почта сверкала.
Родионов театрал был заядлый, ни одной премьеры не пропускал в Оперном театре. Только однажды я не пришла на премьеру, но он заметил, спросил, почему. А с каким уважением к нему артисты относились! Балет я и сама люблю. Однажды пришлось для балерин талоны на масло выбивать, чтобы их подкормить, без Родионова — ничего бы не получилось из этой затеи. Жаль, что ушёл из Оперного Саша Монтагиров, нельзя таких людей терять, он был гордостью театра! Борейко Галина — тоже звезда, но к ней по-разному относились, может, завидовали из-за мужа. Балетные — они ведь как дети! Пара одна, помню, была: она — хоть и без образования, но талантливая — как Кармен танцевала! Поехали они в Калининград на гастроли. Вдруг Курочкин звонит: «Горим! Лариса запила!» Еду туда, Ларису в чувство приводить… А теперь всё у них вроде хорошо, мальчик их в Перми учится, тоже балетный. Их ведь понимать надо: балетный век короток, и нагрузки такие, что… А Миллер? Однажды звонят: «Миллер в гостинице…» «Что — в гостинице?» «Вешаться собирается!» «Что-о?» Разобрались. Оказалось, они ставили какую-то оперу, и он хотел что-то там проверить. А у этого Миллера трое детей. А он в петлю лезет — проверить! Очень уж творческий человек.
ОБКОМ, 80-е
Знаете, такого человека как Родионов, трудно заменить. Уже после него меня взяли в обком завотделом по культуре. И работала я там и с Воропаевым Михаилом Гавриловичем, и с Тяжельниковым Евгением Михайловичем, и с Михаилом Фёдоровичем Ненашевым. Но в волейбол играть по утрам перед работой, как с Родионовым, уже не приходилось. Интересным, пожалуй, для меня было время при Ненашеве.
Построили, значит, плавательный бассейн на ЧЭМК, и Тяжельников говорит: «Вот бы там ещё что-то такое для детей сделать! Давай начнём Гусарова обрабатывать. Я знаю, ты ему помогала с плиточниками». Владимир Николаевич тогда сдался без боя: «И что это вы меня уговариваете? Конечно, буду строить!»
…Знаете, когда прихожу в драмтеатр, то всякий раз смотрю на последнюю люстру, что в зале красуется. Как мы её собирали! Месяц до открытия театра, а люстра голая — «висюлек» нет, вагон потерялся. Ильичёв приглашает зампреда горисполкома: поезжай, мол, и без вагона не возвращайся. Поехал Бобышев, нашёл вагон. Прицепили к пассажирскому составу, привезли. Начали собирать. Рабочие трудятся без перерывов — время дорого. Завтра открытие, а работы ещё!.. Принесла в театр маминых пирожков, накормила ребят, они всю ночь работали — собрали! Знаете, драмтеатр — это, вообще, наш театр. В своё время было постановление Совмина о строительстве учреждений культуры в Челябинске, и оно 7 лет не выполнялось. Воропаев Михаил Гаврилович тогда был секретарём горкома, Куракин Евгений Фёдорович — председателем облисполкома, а Римма Сергеевна Алексеева — заместителем председателя горисполкома. Вот это женщина! Все медучреждения, что тогда строились, — её заслуга. Поехали мы с ней на Совет Министров, в котором председательствовал тогда Соломенцев Михаил Сергеевич, одно время работавший в Челябинске. А его нет — заседание ведёт Масленников. Дошла очередь до нас, Пётр Васильевич строго так начал: «Почему мы должны делать для Челябинска исключение?» Но тут, на наше счастье, заходит Соломенцев и ставит всё на свои места: выделить средства на окончание строительства драмтеатра, на реконструкцию оперного, строительство цирка.
С Сидоровым Константином Николаевичем ездили в Свердловск смотреть их оперный — не понравился. Сделали свой проект. Органный зал подсмотрела в Калининграде. Вернулась — Римму Сергеевну накрутила: как, мол, это у нас нет органного зала?! И вместе — к Ненашеву. Тот отвечает: «Хотите зал? Идите, девки, и делайте!» Договорились с немецкой фирмой. А тут церковники поднялись. Шахматная школа была в том помещении. Куда её? Нашли другое место, где общественная организация ютилась. Произвели рокировку — её перевели в ТЮЗ, шахматы — сюда, и начали строить органный зал. Заканчивали уже без меня. Пенсия подошла. Конечно, работать в отделе культуры было очень интересно, но райкомовский период как-то ближе к душе пришёлся. Теперь я возглавляю Совет ветеранов Великой Отечественной войны Центрального района. Не знаю, смогу ли…
