«Мам, поговори со мной»
Ян Пастухов о своей маме Марии Исааковне Пастуховой
Я помню свою детскую историю, мне пять лет. Старшая сестра Инна забирала меня из садика, мы шли через дворы домой. И что-то по дороге повздорили, поссорились, я вырвал руку и убежал. А в нашем дворе старшие ребята прорыли в сугробах лабиринт: снежные ходы-туннели со штабом посередине. Можно было с одного конца двора залезть, а в противоположном вылезти. Я туда и занырнул. Сестра подходит к подъезду, меня нет. Где ребёнок? Нет нигде. Искали, бегали, кричали на весь двор. А я в это время сидел в штабе, смотрел, как мальчишки спички жгут, мне было очень интересно. Только через час-полтора вылез. Я не представляю, что мама за это время пережила. Её заплаканное лицо я помню до сих пор. По-моему, меня даже не ругали.
Мама родилась в Челябинске в 1940 году. Её родители — мои дедушка и бабушка — приехали работать на ЧТЗ из Харькова. Дед, Исаак Эльевич Барский, всю войну и до 1950 года был главным технологом пусковых моторов танкового производства, уходил с утра и мог ночевать на заводе. Жили они в знаменитом директорском доме, сейчас это за «Спартаком». Мама вспоминала, как за ними с сестрой приезжала «эмка» и отвозила в летний лагерь, дома всегда были свежие продукты… Деда не стало всего через пять лет после войны, ему было сорок. От нечеловеческого напряжения и стрессов отказали почки. Бабушка устроилась работать на ЧТЗ и растила дочерей одна.
Чтобы побыстрее стать самостоятельной и помочь бабушке, мама закончила монтажный техникум и в 18 лет уехала по распределению во Владивосток. Там поступила заочно в Московский финансово‑экономический институт, в те годы это был главный экономический вуз страны. И в Москве, на одной из сессий, познакомилась с моим отцом, Виктором Пастуховым. Ирония судьбы: надо было уехать во Владивосток, поступить в Москву, чтобы встретить в столице парня из Челябинска! Мама была девушкой с характером (впрочем, она и сейчас с характером), папе пришлось её завоёвывать. Он долго и настойчиво ухаживал, ждал её, добивался. В 1964 году мои родители вернулись в Челябинск и поженились.
Рос я в любви. Крупно попало мне только один раз. Я закончил садик. Мы с другом на этом жизненном этапе посчитали себя взрослыми и пошли курить за гаражи. Мы думали, что нас никто не видит, потому что лично мы никого не видели — деревья же высокие. Однако с третьего этажа нашего дома всё отлично просматривалось. Соседи нас заметили. На следующий день во дворе ко мне подошёл отец моего приятеля, взял за ухо, отвёл ко мне домой и всю историю с курением доложил папе с мамой. Вот тогда мне сильно влетело, даже мама поддержала отца в вопросе наказания. Второй раз я покурил только в 15 лет.
Родители не особо нас контролировали, но мама становилась очень строгой, когда вдруг на родительских собраниях узнавала про меня некоторые подробности. Мне было очень стыдно. В последние годы мама берегла свою нервную систему, и на собрания в школу ходил отец. Я по шагам, точнее, по звуку металлической решётки у подъезда уже знал, в каком он настроении возвращается и что мне сейчас предстоит.
Учился я легко, разве что с поведением были проблемы. Да какие там проблемы — нормальные мальчишеские дела. «Бегал и топал по коридору. Влезал на трубу и прыгал с неё,» — писала в дневнике моя первая учительница Мария Кранидовна. Или, скажем, мы отливали «битки» из свинца: на стройке находили старые аккумуляторы, вытряхивали кислоту и плавили на костре. Потом я решил улучшить процесс — дома на газовой плите. В ковшике расплавил свинец, всё шло чин-чинарем, только формочку сдуру положил на деревянный подоконник и, конечно, прожёг его. Чтобы мама не заметила, я полотенцем след закрыл. Пошумели немножко, конечно, но мама на мои проделки реагировала с юмором, она вообще хохотушка у нас и большой оптимист.
В нашем доме всегда любили праздники, приём гостей был особенным событием. Готовились всей семьёй: мы с сестрой занимались уборкой, «чтобы всё было идеально!», папа приносил продукты, мама занималась столом. А готовит мама божественно! Непременно несколько смен блюд, салаты и закуски, в скороварке готовилось горячее, пёкся торт «Наполеон»… Я очень любил участвовать в приготовлении «Наполеона», потому что мне доставалась миска, в которой взбивался крем. У родителей собиралась большая дружеская компания, танцевали, пели… Мы с сестрой устраивали концерт: Инна играла, и мы пели дуэтом.
Тридцать лет мама проработала главным экономистом и начальником планово‑экономического отдела предприятия «Вторцветмет». Она всегда очень много работала, летала в командировки по всей стране, мы привыкли её ждать с чем-нибудь вкусненьким. Шпроты, бальзам и вкусную колбаску из Риги я помню до сих пор. Должность была сложная, работа суперответственная. Но мама идеально справлялась. Характер у этой маленькой женщины (мама мне едва до плеча) — железный. Жёсткая внутренняя дисциплина, всё чётко и систематизированно. Мама знает, что и почему происходит, что из чего следует и чем всё закончится. Дома мы, конечно, это чувствовали. Слово «должен» было нам с сестрой очень понятно, у нас были домашние обязанности, за которые с нас спрашивали. Если мама чего-то требует — будь добр, как говорится.
Помню, когда я работал спортивным комментатором на телевидении, мама спросила, что, мол, давно не заезжаешь. Я сослался, что много работы. «Много работы? — парировала мама. — Болельщики ходят на стадион, и ты ходишь на стадион. Только болельщики платят деньги за билеты, а ты ходишь бесплатно, тебе ещё и платят, чтобы ты рассказывал. И ты мне говоришь: много работы?» Так мама прокомментировала мою телевизионную карьеру, хотя я знаю, как она мною гордилась, все статьи про меня вырезала и показывала школьным подружкам, с которыми поддерживает нежную дружбу все эти годы.
Мама отлично читает меня по лицу, по мельчайшим оттенкам голоса. Я помню, у меня родилась старшая дочка, я приехал к маме, и мы разговаривали долго-долго… Она вспоминала и рассказывала о своём, я внимательно слушал. Мама сказала мне: «Главное — семья. Ты постарайся, чтобы всё было хорошо. Я буду помогать». И правда, помогает до сих пор. Бывало, мы маленьких дочерей оставляли с ней на неделю-две, она отлично справлялась, ей только в радость. У меня надёжный тыл.
Я в детстве, лет до десяти-одиннадцати, мог к маме подойти — а она у меня такая кругленькая, уютная — она что-то читает, телевизор смотрит, а я к ней под мягкий бочок забирался и мог так лежать по часу-полтора. Так спокойно, так защищённо чувствовал с ней. Мне сейчас 46 лет, и мне до сих пор важен мамин совет. Да просто её голос. Я иногда звоню вечером: «Мама, поговори со мной». Она включается моментально, даже если одиннадцать часов: «Конечно, давай». И мы можем час проговорить или больше. Просто так, ни о чём, перескакиваем с темы на тему, и невзначай, в простом разговоре я вдруг нахожу решение, которое не мог найти. Час назад думал, как быть, что делать — а сейчас уже смотришь новыми глазами, и уже не так всё страшно, и мне так хорошо становится… Это моя мама.
Мама нисколько не теряет свой живой темперамент. У неё есть любимое словечко: «Та-а-ак!» — говорит нараспев, подбоченясь, руки в боки. Девчонки мои, её внучки, любят пошутить: когда мы приезжаем в гости, они начинают считать её «таки». Она хлопочет, старается: «Та-а-ак, дай-ка то, та-а-ак, отнеси это…» Они на семнадцатом или восемнадцатом «Так» начинают хохотать, и она вместе с ними.
Мама очень деятельная у меня, она по-прежнему оптимист, жизнелюб и верит, что всё будет хорошо. Всегда полагается на себя, старается нас не обременять: «Вы заняты, вы в работе, столько дел». Не жалуется, на морально-волевых качествах вытаскивает себя. Очень хочет увидеть, как вырастут внучки, её ангелочки. Мы приезжаем — она обязательно накрывает свой роскошный стол: и салаты-закуски-заливное, и буженину запечёт, и торт непременно!
Болеет мама сильно, столько всяких нехороших диагнозов — и прошлых, и сейчас, с возрастом. Так хочется, чтобы к ней вернулись молодость и здоровье. Ты очень нужна мне, мама! Хочу всегда слышать: «Давай!» на моё: «Поговори со мной».
