Сергей Зотов

заведующий отделением сосудистой хирургии горбольницы №8

Я мечтал о хирургии. Ещё в студенчестве, на кафедре оперативной хирургии, мы выполняли экспериментальные операции на животных. Я отлично помню, как мы с ребятами пересаживали собаке почку. Это была без преувеличения уникальная для нас, студентов, операция. И она прошла успешно, пёс жил много лет.

Студентом я дежурил в реанимационной бригаде «Скорой помощи». Мне нравилась работа, требующая быстроты и точности. Я никогда не ленился, много работал. Сейчас искренне не понимаю, отчего устают некоторые молодые люди.

Моим учителем был знаменитый хирург Юрий Иванович Малышев. Подумать только, он стал профессором в 38 лет — в советские годы это было просто фантастикой. Он создал современную кардиохирургию на Южном Урале. «Я хочу к вам в ординатуру!» — сказал я ему.  «Ты учишься не на «отлично», — ответил Малышев. И не взял. Я уехал по распределению в Кыштымскую горбольницу, а через три с половиной года мне предложили работу в сосудистой хирургии ЧОКБ. Это было такой удачей, таким везением! Мы бросили квартиру в Кыштыме, не было времени её менять. И через неделю я работал в областной больнице. Так я стал учеником Леонида Петровича Вербовецкого и Анатолия Александровича Фокина. Я не вылезал из операционной. Приходил домой, падал и засыпал без памяти от усталости, хотя и в Кыштыме я тоже не ленился.

В 1983 году Малышев дал мне научную тему, над которой до меня безрезультатно работали пять человек. Усилиями всего коллектива врачей и талантливых инженеров нам удалось создать специальный аппарат, с помощью которого мы добились существенного снижения летальности при острой ишемической гангрене. Простыми словами, смысл в следующем: мы сделали аппарат для замораживания погибших конечностей, которые нельзя отсекать немедленно из-за тяжёлого состояния больного. Данная методика позволила прекратить интоксикацию, стабилизировать общее состояние больного и выполнить стандартную ампутацию через 3–5-7 суток. До применения методики сорок один человек из ста не доживал до операции. Чтобы спасти пациента, конечность нужно было поместить, грубо говоря, в морозильник. Мы снизили летальность до 17 процентов. Внедрение этой методики была мечтой профессора Малышева. Я горжусь тем, что аппарат, сконструированный для моей кандидатской диссертации, по сей день живой и работает в областной больнице.

Я с благодарностью вспоминаю врачей, которые меня учили. Учили всему — от чуткого отношения к человеку, который пришёл к тебе с болью, до умения выстроить причинно-следственную связь, прийти к правильному ответу и выбрать путь лечения.

К большому сожалению, я наблюдаю выхолащивание врачевания. В обществе сформировалось мнение, что врачи — это сфера обслуживания. Искусство врачевания мы практически утратили. А это именно искусство!

Однажды я провёл очень необычную операцию. В 1987 году я был приглашён онкологами на консилиум по поводу больного, у которого опухоль проросла в сосуды и вызвала кровотечение. Обычно в такой ситуации перевязываются сосуды, что однозначно влечёт за собой высокую ампутацию конечностей. Наш совместный с онкологами нестандартный подход позволил удалить опухоль с последующей пластикой сосудов и спасти конечность. Эту операцию делали совместно с блестящим онкологом Борисом Александровичем Жевлаковым. Другой случай произошёл в 1988 году. Меня экстренно вызвали в операционную онкодиспансера. У пациента опухоль вросла в аорту, и мне пришлось выполнить протезирование аорты, чтобы спасти ему жизнь. Я заинтересовался темой. Обычно в таких случаях врач отказывает в операции. Трогать жизненно важные сосуды онкологи не решались. Сотни, сотни таких историй я видел: неоперабелен, неоперабелен… Тридцать пять лет назад это было приговором.

Эти две операции стали толчком для моей работы над докторской диссертацией, которая сделана на стыке сосудистой хирургии и онкологии. Я видел шаг за шагом варианты и предлагал онкологам. Мы начали двигаться туда, куда раньше боялись приближаться. Благодаря смелости онкохирургов, нашему совместному труду взгляд на эту проблему был коренным образом изменён. Мы делаем сейчас сложнейшие операции, и каждый раз это штучная работа. Но мы сменили парадигму. Я могу гордиться тем, что методики, доказанные мной в кандидатской и в докторской диссертациях, вошли в практику моих коллег.

Для меня когда-то отправной точкой в выборе профессии стал фильм «Коллеги» по повести Василия Аксёнова. Там такой искренний юношеский романтизм, что сердце щемит. И ещё книга Юрия Германа «Дело, которому ты служишь». Эта книга о высоком, о настоящем служении профессии. Студентов спрашивал: они не знают ни книги, ни фильма, ни Аксёнова, ни Германа. Хотя молодые люди разные, конечно — не хочу обидеть тех, кто читает.

Первое условие для работы врача — любить людей! Любить саму профессию. Любить делать дело.

Есть в работе хирурга такие ситуации, когда проще отказаться от операции. Это называется «сложный случай». Бывает. Кто-то в этот момент думает о здоровье, о репутации. Можно сказать: «Знаете, ситуация сложная. Столько противопоказаний. Гарантий никаких». И не оперировать. Но есть другие хирурги, которые говорят: «Да, я рискну. Есть шанс победить». Именно это питает врача. Я отношу себя к таким. Я возьму на себя этот риск. Не буду искать причины для отказа, найду любой повод, чтобы решиться и попытаться победить, со знанием дела. Я, конечно, не один — со мной команда: хирурги, анестезиологи, реаниматологи, сёстры. Да, я могу и проиграть. Но это не меняет принципа.

Если ты любишь по-настоящему свою работу, тебя не волнует ни пять, ни семь часов на ногах. Ты дело делаешь. Дело надо делать, господа! А не языком трепать и бумажки писать.

Мы очень много пишем, заседаем, обсуждаем. Мы пришли к стандартам, к бумагомарательству. К сожалению, я это наблюдаю десять лет, а в последние три года процесс ещё усилился. Истинная практическая деятельность подменяется словесами, отчётностью. Приходит человек к доктору — а доктор что-то пишет, глядя в компьютер, на него не смотрит. Больной становится лишним. Для чего вот такая забюрократизированность?

Пою я всю жизнь, сколько себя помню. Музыка для меня… даже не могу выразить, какое счастье. Когда я работал санитаром в областной больнице, мы сколотили свой вокально-инструментальный ансамбль, на базе того самого клуба областной больницы, где зародился ансамбль «Ариэль». А потом в мединституте — доктора старшего поколения помнят — был легендарный ВИа «Лаутары», я был его солистом. Я пою по-французски, по-итальянски, по-испански, люблю русские романсы, дружу со многими челябинскими музыкантами, мы делаем совместные концерты. В 2015 году к семидесятилетию Победы мы с ансамблем «Уральский Диксиленд» Игоря Бурко и оркестром «Классика» Адика Абдурахманова сделали программу «Счастье моё». Я посвятил эту её моему отцу, который воевал, был участником Парада Победы. Шесть концертов выдержала наша программа. И в следующем году на свой юбилей я планирую концертную программу в филармонии.

Я атеист. Внутри у меня есть стержень, который позволяет мне не переступать какую-то морально-этическую черту. Во многом это, конечно, заслуга моих родителей. Мне не нужен для этого список заповедей. Я материалист и не верю в чудеса. Чудеса, по моему мнению, лежат в плоскости действия или бездействия профессионалов. И я всё равно про себя иногда взываю к Богу. Мой коллега, многоуважаемый профессор Сергей Пышкин говорит: «Ты придёшь к этому». Возможно. Кто знает.