…Она научилась слышать других. Учится слушать себя, продумывает каждый шаг, разговаривает с собой. Уже умеет не отпугивать свой внутренний голос. Знает, что к выходу в эфир должна быть готова душой. Поэтому ей не скажешь: давай, мол, улыбайся. Так с ней не получается. В рамки ее не вогнать. Даже пытаться опасно, она неуправляема, она бунтует
— Нам, пожалуйста, два бокала коньяка, — попросив, приказала она официантке в самом начале нашей беседы, — в один побольше, в другой поменьше — я за рулем.
Прошло не больше минуты. оньяк стоял на столе. Официантка преданно стояла рядом. Моя героиня царственно улыбалась. Похоже, осталась довольна такой мизансценой.
— Многие, наверно, не знают, сколько мне лет. Не догадываются о том, что я достаточно взрослая и мудрая, и пишут мне письма. Старики рассказывают о своих замечательных детях, молодые — о родителях, — улыбается Лариса Семеновна Быстрицкая, креативный директор «Русского радио».
— Вы просто завораживаете людей своим голосом.
— (Смеется) Мне позвонила вчера одна знакомая и попросила помочь «поставить» ей голос. «Где вы это делали?», — спросила она меня. «Нигде, — ответила я, — не голос надо ставить, милочка, а душу». огда я подхожу к микрофону, он летит мне навстречу. У нас с ним любовь взаимная.
— Так было всегда?
— С самого начала. Я никогда не работала без любви. На американских радиостанциях, к примеру, принято перед микрофоном ставить фотографии любимых людей. Они полагают, что от этого голос звучит душевнее. Мне такие ухищрения не нужны, я обращаюсь ко всем.
— И все-таки кого-то выделяете?
— Мужа. Мне хочется, чтобы ему понравилась моя работа, и чтобы он сказал: ты молодец.
— Вам важны его слова?
— Очень. Мужчины, в отличие от нас, менее душевные. Им победа нужна. Они не понимают, что иногда победы ничего не значат.
…Борис Григорьевич Ройзман, ее муж и генеральный директор «Русского радио», жену свою не подавляет. Напротив, позволяет ей принять решение и убедить себя. огда они познакомились, он был звукорежиссером и записывал фонограммы самому Таривердиеву.
В свое время каждый из них обзавелся семьями. Она — от одиночества. Он — потому что надо. Ей было около тридцати, когда они встретились на дне рождения общего знакомого. Борис подошел к ее мужу и спросил: « то эта женщина в зеленом платье?» «Моя жена», — ответил муж.
— Если бы мне кто-то тогда сказал, что через год я стану женой Ройзмана, что буду с ним счастлива, рожу от него ребенка, я бы не то, что не поверила, — подумала, что это бред, сумасшествие, — вспоминает Быстрицкая. — Я впервые встретила родственную душу. Он полюбил, я тоже полюбила. Он летал в командировки со студентами в Ленинград, а я всеми правдами и неправдами летела к нему. Нас лихорадило от любви. Он играл для меня Шопена — я плакала. И он весьма скоро поставил мне условие: или-или…
— Борис Григорьевич умеет играть на пианино?
— Он играет шикарно. Все — от «Мурки» до джаза. Я и сыну говорю: «Учись у отца, в любой компании пригодится. Думаешь, почему я его полюбила? Потому что на пианино мог играть».
— Муж для вас друг?
— Самый главный. Ему могу рассказать все, и он в любой ситуации будет на моей стороне. огда с тобой рядом такой человек, это надежный тыл, ничего не надо объяснять, это как будто ты, твое продолжение. Недавно прочитала в «Российской газете» воспоминания об академике Андрее Сахарове. огда-то они с Еленой Боннер зашли в кафе. Будучи человеком немногословным, задумчивым, Сахаров вдруг сказал официантке, которая их обслуживала: «Вы — королева». Боннер удивилась и спросила мужа: «А кто тогда я?» На что он ответил: «А ты — это я».
…Ей хотелось родить мужу много детей. В восемьдесят втором на свет появился Гриша. Дитя любви. На двести процентов. Они воспитывали Гришу каждый по-своему, а получалось — в унисон. Она носила его, вся переполненная счастьем. расовалась в «специальном» платье и на каблуках.
— Господи, всю жизнь ходила бы беременной. Чувствую себя классно, анализы все классные. И вдруг, в один прекрасный момент, 28 апреля, Ройзман говорит: «Поехали». Приехали мы в роддом. Начались роды. Ох, как тяжело я рожала — вспоминать страшно. Но как только увидела Гришку, боль отступила. Взяла врача за руку и заплакала. «Что ж ты плачешь, глупенькая, у тебя сын родился,— смеется врач,— радоваться надо, а не реветь». Гришка был такой ладненький, такой хорошенький. Я когда на него посмотрела, сразу полюбила. На всю жизнь.
— Детей можно баловать?
— Нужно. Необходимо. Любить, баловать, говорить, что они самые талантливые. Отдача всегда наступает, поверь мне. огда Гриша учился в первом классе, учительница спросила, кто знает пословицы и поговорки, он ответил: «Нет лучшего дружка, чем родная матушка». А сейчас мой взрослый сын говорит мне: «Мама, я хочу, чтобы ты дождалась моих детей. Я мечтаю, чтобы ты их воспитывала».
…Ее взрослый сын живет и учится в Праге. А Лариса Семеновна каждый день не может заснуть, пока не позвонит ему. «Все хорошо, мамка, ты не волнуйся», — успокаивает ее большой ребенок. «Ты самый хороший мальчик на свете», — говорит ему Лариса и плачет.
— Ты знаешь, я страшно по нему скучаю,— сквозь слезы улыбается она, — ведь я вложила в него всю себя — до капельки. Наверно, нельзя так зависеть от детей. Сколько помню, всегда загружала его занятиями: школа, уроки, музыка, у него не было свободной минуты. Чего только я ни придумывала: письма от арлсона, посылки, лишь бы увлечь ребенка. «Выучи гамму, и арлсон пришлет ответ», — уверяла его.
— Он верил?
— До определенного возраста. А теперь смеется, вспоминая это. «Гриша, — твердила я ему, — все должны видеть, какой ты дисциплинированный. Дети должны равняться по тебе». Он психовал, злился, но никогда на меня не обижался. Никогда.
У нее и на радио дисциплина — военная. «Что бы ни говорили о романтике, нежности, любви к профессии, все упирается, в конечном счете, в дисциплину. Никаких отговорок быть не может», — уверена Лариса Семеновна. У нее, во всяком случает, отговорок нет уж точно. Самый главный судья ей — она сама. Обратитесь в любую исследовательскую группу, и вам предъявят самые убедительные доказательства того, что «Русское радио» практически по всем показателям — первое из первых в городе.
— Сыну приходилось видеть разное ваше настроение?
— онечно. Помню, пришла с работы усталая, в квартире беспорядок, туфли в прихожей разбросаны. Во мне все закипело. И тут из своей комнаты выходит мой сынуля: «Мамка, какая ты у меня красивая! Ты можешь участвовать в конкурсе красоты!» Раздражение, как ты понимаешь, исчезло. Гришка удивительно чувствует мое настроение. Знает, как подойти, как заговорить.
— Откуда у него такой талант?
— От бабушки — моей мамы. Она была необыкновенной. От нее можно было учиться многому: присматриваться к людям и прощать их… Мама дважды была замужем, и оба раза — за военным. Нелегкая судьба ей досталась. Я сейчас все глубже начинаю понимать, что такое мама, поэтому каждому человеку говорю: позвоните, напишите, придите и скажите: «Мама, я помню о тебе, хорошо, что ты у меня есть».
…В грустные минуты Лариса Семеновна надевает старинный мамин медальон, мамины серьги, мамино кольцо, покупает свежие цветы и едет к маме. Рассказывает ей то, о чем всем знать не надо…
— Мама звонила мне среди ночи, часа в два, и спрашивала: «Почему ты не спишь, доченька?» Отвечала, что не успеваю, что нужно срочно подготовить материал для завтрашнего эфира. « ак же так,— возмущалась она, — муж спит, а ты работаешь». Теперь мамы нет, и никто не позволит себе так меня пожалеть.
…Мама учила ее тому, что сама поняла не вдруг, а только со второй «попытки»: «Своего мужа и детей корми с рук. Целуй чаще. И всячески показывай им свою любовь. От преданных не уходят». И она поступает в точности, как учила ее мама. ормит мужа. Оберегает семью. И жарит по утрам морского окуня.
— Я не понимаю женщин, которые причитают: «Ах, я не люблю готовить», — говорит Быстрицкая. — Женщина не может так говорить. В доме должно быть тепло и вкусно. Мужику эти ощущения необходимы как воздух. Мой Ройзман нигде, кроме дома, есть не любит.
— Вы не устаете друг от друга? Все-таки, целый день вместе, бок о бок…
— Мы как-то легко находим точки соприкосновения. И это только кажется, будто мы всегда вместе. Бывают дни, когда мы успеваем лишь перемолвиться парой слов, и то на бегу. Ройзман — профессионал в своем деле, он великий человек в своем деле. Мне кажется, что мы в равной степени дополняем друг друга. У нас уговор: вечерами о работе не говорить.
— Удается?
— (Смеется). Не всегда. Вечера слишком длинные. Но это не так страшно, поверь мне. «Небо знает, куда и зачем плывут облака…»
— Откуда эта цитата?
— Из Ричарда Баха. Из моей любимой книги «Чайка по имени Джонатан Ливингстон».
…Случайного в мире не бывает. нигу, которую она выделяет, загадала ей мама. Мама называла Ларису Чайкой и не уставала внушать ей, что когда-нибудь та вспорхнет высоко в небо, расправит свои невидимые крылья, и будет счастливо парить над землей. Так оно, в сущности, и произошло. Дочь поднялась в небо и расправила крылья.
И когда в прошлом году Лариса получала престижную всероссийскую награду «Золотой микрофон», лишь одно обстоятельство не давало ей полного успокоения: этого не видит мама. Не видит, как Чайка летит с расправленными крыльями, что ей легко, что она настоящая. И ей есть с кем разделить высоту.
— О чем вы жалеете сейчас, Лариса Семеновна? — спросила я напоследок.
— Только об одном. О том, что не встретила Ройзмана раньше. В самом начале нашего знакомства он пел мне песню про звезду, которая упала на ладошку и может исполнить любое желание. И я тогда думала: а о чем бы попросила, если бы такое случилось со мной? акое бы желание я загадала?
— И какое, поняли?
Она не ответила.
