Юнна Мориц

«Мама бинтует раненых. Бинты тоже едят»

«Всю войну я жила под землёй»

Первое время семья ютилась на чужой кухне. В письме Марии Говоровой, дочери писателя Юрия Либединского, Юнна Петровна описывает тот самый первый дом:

«Мы … в 41‑м жили на кухне, спали на полатях, а когда я заболела корью, мне постелили отдельно, окно зарастало льдом такой толщины, что словами не описать, именно там после кори я заболела туберкулёзом лёгких и лимфоаденитом — вполне себе поэтские болезни!!!».

Ему было семь лет.
И мне — семь лет.
У меня был туберкулёз, а у бедняги нет.
В столовой для истощённых детей
Мне давали обед…
выносила в платке носовом
Одну из двух котлет…
Гвоздями прибила война к моему
Его здоровый скелет.
У меня был туберкулёз,
А у бедняги нет.
Мы выжили оба, вгрызаясь в один
Талон на один обед.
И два скелетика втёрлись в рай,
Имея один билет!
(Из стихотворения «Те времена»)

Семью Мориц переселили, и потом всю войну мама, папа и две дочери жили в подвале дома на улице Елькина в районе бывшего магазина «Школьник». Дом не сохранился. Вот что пишет Юнна Мориц о месте, где они обитали:

Всю войну я жила под землёй, где хранили до войны мороженое.
Мы согрели землю всей семьёй, занимая место, нам положенное.
Мы любили этот погребок,
Печку там построили кирпичную,
Побелили стены, потолок,
Постелили крышу не тряпичную –
Всё равно землёй, землёй сырой
Пахло там сквозь доски, плотно сбитые!
Просыпалась я ночной порой —
Думала, что мы уже убитые:
Мать скрестила руки на себе,
Вниз лицом — отец,
Сестрица скрючилась…
<…>
— Боженька! — шептала я во мрак. –
Сделай так, чтоб утром все проснулися!
…Мы любили этот саркофаг.
Покидая, слёзно улыбнулися.

«Вождь срочно послал папу на завод»

«… И вождь срочно послал папу на секретный завод, чтобы из трактора сделать танк. Но папа сделал ещё и самолёт, и бомбы, и мины. Теперь он получает паёк. Как все. Из пайка мы с мамой продаём на базаре спирт и покупаем для папы махорку по 90 рублей за стакан с верхом. И относим ему на завод. В проходной у нас берут передачу и записку, что всё хорошо. Завод очень замаскирован, и папа там ночует в замаскированной комнате. Однажды он ночевал дома и страшно кричал во сне, как перееханная собака…», — так описывает Юнна Петровна работу отца.

На каком заводе и кем работал Пётр Борисович Мориц? Без всякой надежды я обратилась в наш областной архив. Оказалось, там хранятся списки эвакуированных! И есть сведения о семье Петра Морица. Отец Юнны работал на заводе № 541. За этим номером скрывался патронный завод, эвакуированный из Луганска. Он находился в здании пединститута. Должность отца — начальник транспортного отряда. Стало понятно, что ходить Юнне с мамой к проходной секретного завода было совсем недалеко — всего два квартала.

В поисках сведений об отце Юнны Петровны помогла дружба с дочерью писателя Юрия Либединского Марией Говоровой. Она знакома с Юнной Петровной. Вот строчки из письма Юнны Мориц — Говоровой:

«Не только мой папа, но и моя сестра Тина Петровна Мориц работала на заводе, таскала корпуса для мин, когда училась в девятом классе и до самого окончания школы… У неё постоянно потом по жизни болела спина и мышцы живота — от таскания тяжкого железа на том заводе… Ей ещё к пенсии какие-то копейки приплачивали за работу в тылу — по справкам, которые добывала она из Челябинска. А вот на каком заводе работал отец и на каком сестра, я не знаю, к своему глубокому стыду… Делали там боеприпасы, а мой отец отвечал там за транспорт и отправку вагонов с этими боеприпасами. Однажды вагон застрял где-то в Бийске или Орске, и моего отца под конвоем отправили его искать, — мать была чёрная от мыслей, что вагон не найдётся и отца расстреляют. Но я хорошо помню, как он вдруг вернулся — живой! — в рыжем драном тулупе, от него воняло бензином, и он был весь мокрый от снежного бурана. За мгновение до его возвращения с потолка подвала спустился малюсенький рыжий паучок, я дико орала и визжала от страха перед этим малюсеньким, который качался так близко, а мама сказала, что это — прекрасная весть и, может быть, папа ещё вернётся из командировки…».

«И я в валенках плаваю»

…Пять мне лет, и я в валенках плаваю
На морозных уральских ветрах,
Братья Гримм меня лечат отравою,
Выделяет которую страх.

В разных стихах рассыпаны картинки из челябинского детства. На всю жизнь запомнились Юнне Мориц голод, страх и жестокость той поры.

Зимой сорок третьего года
видала своими глазами,
как вор воровал на базаре
говяжьего мяса кусок … лет ему было десять
Десять или двенадцать…

Вора поймали, начали бить, потом толпа опомнилась, пожалела мальчишку, люди стали совать ему еду,
Но вор ничего не взял,
Только скулил, скулил,
Только терзал, терзал
Кровавый кусок коровы…

«Бинты тоже едят»

В краткой биографии Юнна Петровна вспоминает, как мама работала на художественных промыслах, медсестрой, даже дровосеком… Это всё о Челябинске:

 «Мама бинтует раненых. Бинты тоже едят. Если очень больно. Бинты — как промокашки. Они промокают кровь…». Маме на работе выдали валенки. И в холодные уральские зимы эти валенки носили по очереди — мать и дочери.

Юнна часто бывала у мамы на работе:

«По субботам — концерты для раненых. Я пою и читаю Некрасова. Там пахнет йодом, кровью, гноем и потом. Сперва ужасно тошнит. А потом все привыкают. И выздоравливают». 

Кроме работы в госпитале, мама делала искусственные цветы, а шестилетняя Юнна ей помогала. В рассказе «Цветы моей матери» — подробности, как делались эти цветы, которые сдавали в Артель художественных изделий:

 «Изделия эти в 1943 году были писком западной моды, воюющая отчизна сбывала их за рубеж, где носили эти цветочки на платьях, пальто и шляпках. Три раза в месяц мы с матерью получали в артели отрывки — абзацы — фрагменты — лоскутья застиранных госпитальных простыней и наволочек, моток тонкой проволоки… банку вонючего клея, две-три краски… Из этого получалось 125 стаканов чудесных цветочков. Их кроила, красила и доводила до ослепительного изящества моя прозрачная от голода мать…».

Мама Юнны делала не только цветочки, ещё и «фрукты» из проволоки, тряпочек, клея, красок:
«… И всё это сдаётся по накладной, при точном подсчёте штук изделия, а пять яблок оставляют тебе для подвески на ёлку, если дети имеются и справка о том».

«Все жуют промокашку. Весь класс»

Мне снится сон в линеечку,
Чернила там лиловые,
Чернильницу зовут Невыливайка.
Там в ручку деревянную
Дитя вставляет пёрышко,
Перо бывает Жабка и Рондо…

В сентябре 1944 года Юнна поступает учиться в школу № 1 им. Энгельса, где уже училась её старшая сестра Тина:
«Парта одна на троих. Не кладите два локтя на парту. От этого тесно соседу… На окнах толстый лиловый лёд. Сквозь замазку не дует, но стужа вгрызается в стены, как в яблоки, — и стены хрустят. Всего холодней — в стене и в спине… Мама мыла Машу. Маша мыла Мишу. А где мама и Маша достали мыло? На базаре — двести рублей кусок. Самое лучшее мыло — собачье с дёгтем, от него дохнут тифозные вши…».

«Я ем промокашку… Все жуют промокашку. Весь класс. Сорок три человека», «Промокашка — она как воздух, её можно есть без конца. Из неё во рту получается розоватая кашка. Пресная, чуть сладковатая…»

«Скоро звонок, и дадут булочку с сахаром. А кто вчера не был в школе, тому — две…».

Чтобы поддержать детей, на большой перемене им выдавали по маленькой булочке и по чайной ложке сахара.

Юнне повезло. У неё была хорошая учительница — Антонина Кузьминична Москвичёва. Муж её на фронте. К ученикам она относилась как к своим детям. Когда Юнна заболела и двадцать дней не ходила в школу, к ней пришла Антонина Кузьминична и принесла ей двадцать булочек и столько же ложечек сахара, которые она сохранила для девочки.

«Осенью мы помогали ей (учительнице) квасить капусту в бочке, — вспоминала Юнна Петровна. — Она голодает с двумя детьми. И носит галоши на лапти, а лапти на шерстяные чувяки».

Дети шили кисеты и посылали на фронт в подарки солдатам:
«Шьём кисеты для безымянных героев, в каждый кладём трилистник… Такой цветок. Носи на груди — не убьют. Потом получаем письма — все живы, но много раненых».

«Я забыла, что их едят»

И вот закончилась война. В рассказе «Яблоки» есть такие строчки:

«Последнее яблоко съели, когда мне было четыре года, потом война покатила нас далеко от яблок, и начисто я забыла, что их едят. Но яблок я тех понаделала с матерью и сестрой великое множество, по живому яблоку никак не тоскуя, — только по круглому хлебу… Последнее яблоко сделала, когда было мне восемь лет, сразу тогда война кончилась, и поехали мы, поехали в обратную сторону, домой, в деревянных вагонах, местами в телегах… И вдруг на станции продают яблоки вёдрами!.. Мне съесть тогда яблочко было — что съесть табуретку или ключ от дверей. Моя память не ела яблок и противилась ожесточённо… Пришлось мне тогда загрызть одно яблочко с листиком, белый налив. И стало то белое яблочко красным…».

О возвращении семьи в Киев есть строчки и в стихотворении «Чайник»:

Чайник, найденный мною на станции
между рельсами в сорок пятом,
изумительно скособоченный, с чёрной ручкой
и с пузиком цвета рельсов, —
в моём ли он вкусе?.. Ещё бы!
Я нашла его в восемь лет,
возвращаясь с востока на запад…

«И нет войны, и мы идём из бани»

Есть у Юнны Мориц прекрасное стихотворение «После войны» о ней, восьмилетней:

В развалинах мерцает огонёк,
Там кто-то жив, зажав огонь зубами.
И нет войны, и мы идём из бани,
И мир пригож, и путь мой так далёк!..
И пахнет от меня за три версты
Живым куском хозяйственного мыла,
И чистая над нами реет сила –
Фланель чиста и волосы чисты!
И я одета в чистый балахон,
И рядом с чистой матерью ступаю,
И на ходу почти что засыпаю,
И звон трамвая серебрит мой сон.
И серебрится банный узелок
С тряпьём. И серебрится мирозданье.
И нет войны, и мы идём из бани,
Мне восемь лет, и путь мой так далёк!..
И мы в трамвай не сядем ни за что –
Ведь после бани мы опять не вшивы!
И мир пригож, и все на свете живы,
И проживут теперь уж лет по сто!

Скорее всего, речь идёт уже о Киеве. В восемь лет Юнна простилась с Челябинском.

В 1945‑м семья вернулась в Киев, где Юнна Мориц окончила школу с золотой медалью, и были напечатаны её первые стихи. Училась в Москве в Литературном институте им. М. Горького. В 1961 году в московском издательстве вышла первая книга Юнны Мориц «Мыс желания».

За нестандартность мысли, свободу мнения её не издавали 20 лет (с 1961-го по 1970-й и с 1990-го по 2000 год). А всё, что издавалось, становилось очень известным. Её книги переведены на все главные европейские языки, на японский, турецкий, китайский языки. Детским её стихам везло больше. Они начали печататься с 1963 года в журнале «Юность», где была рубрика «Для младших братьев и сестёр». Если верить открытым источникам, первое детское стихотворение — «Ослик» — у неё родилось ещё в детстве, в Челябинске.

Челябинск может гордиться тем, что Юнна Мориц — поэт (Юнна Петровна не любит слово «поэтесса», называет себя «поэткой»), прозаик и художник (она сама иллюстрирует сборники своих произведений), помнит наш город, пишет о нём в стихах и прозе.