+7(351) 247-5074, 247-5077 info@missiya.info
Марина Абрамович:

Моя первая публичная выставка состоялась, когда мне было 12 лет. Я тогда ужасно завидовала Моцарту — он-то с семи начал выступать. Я чувствовала сразу и никогда не сомневалась, что хочу заниматься только искусством. Я всегда была художником. На моей первой выставке были рисунки моих снов. Мне всегда снились очень красочные сны, и какую-то часть моей жизни я только и занималась тем, что их рисовала. Моя мама меня всегда очень поддерживала. Сразу после войны она начала изучать историю искусств, и, когда я заговорила, моим первым словом было не «мама» или «папа», а «Эль Греко» — вернее, «Эль Глеко». Я всегда ходила с матерью по музеям. Кроме этого она сама была директором музея «Искусство и революция» — ей нужно было покупать произведения искусства для экспозиции, так что она часто брала меня с собой в студии к художникам. Я любила играть с красками и кисточками. У меня вообще была очень благодатная для художника атмосфера: искусство, музыка и книги.

Знаете, я ненавижу быть сербкой. Я родом из бывшей Югославии. Уехала в Амстердам, потому что была влюблена, а не из политических соображений. Страны, которую я тогда покинула, больше не существует. Не существует того, что заставляло бы меня быть сербкой или хорваткой. Я ненавижу все это. Никогда не получала сербский паспорт, выбрала паспорт Черногории, потому что оттуда родом была моя мать, а какой-нибудь паспорт человеку все-таки нужен. Но каждый раз, когда меня спрашивают, откуда я, отвечаю (особенно американцам): «Этой страны больше не существует, потому что вы ее разбомбили, уж простите». Кроме того, я не верю, что принадлежу какому-то одному месту: я человек без национальности, современный кочевник в чистом виде. Прожила в Голландии шесть лет, но никогда не была голландской художницей (хотя у меня есть голландский паспорт), я даже не говорю на голландском. Работала в Германии, но не чувствую себя связанной с ней — впрочем как с Францией или Японией. Сейчас я уже 14 лет живу в Америке, но у меня нет даже грин-кард или паспорта — только рабочая виза. Я живу в гостиницах, для меня вся планета — это мастерская.

Я — художник. Кстати, я не феминистка. Я женщина, но я не «женщина-художник». Я художник в универсальном смысле. На этой планете чувствую себя пришельцем.

Хотите смешную историю? Мне позвонил друг из Лос-Анджелеса. Он любит знакомить людей между собой. Говорит: «Есть один человек, с которым тебе надо пообщаться, позвони ему». Я позвонила. Это оказался Ким Стенли Робинсон, писатель-фантаст. Я поискала его в «Гугле», выяснилось, что это очень известный писатель. Мы встретились за ланчем, он оказался приятным. Мы поговорили о научной фантастике, и он подарил мне свою футурологическую книгу «2312», что только-только вышла. Оказалось, что я — один из главных персонажей этой книги, меня там так и зовут — Абрамович, и я занимаюсь перформансами на лишенном гравитации астероиде в районе Меркурия. Девятьсот страниц! Прочитав книгу, я спросила: «Почему вы выбрали меня? В мире столько художников!» Он сказал: «Потому что ваша работа настолько нематериальна, что идеально подходит для межгалактических путешествий: ее можно взять с собой куда угодно». И вот четыре месяца спустя я приезжаю в Бразилию исследовать оккультные практики и прихожу на встречу с местной пророчицей. Перед ней огромный стол, заваленный камнями. Она просит меня подержать несколько камней, среди них есть метеорит. Она не знает, кто я, откуда, и вообще мы находимся посреди джунглей. Пророчица говорит: «Вы, наверное, нигде не чувствуете себя дома. Это потому что вы не с нашей планеты. У вас галактическая ДНК, вы родом с дальней звезды». Ну, я говорю — вау. Не знала, что я пришелец. А она говорит: «Вы знаете, в чем цель вашего пребывания на Земле? Вы были посланы на нашу планету, чтобы научить людей трансформировать боль». Неплохо, да?

Люди, которые видят меня в нормальной жизни, просто не могут поверить, что я занимаюсь такими вещами. Я очень обыкновенный человек, не пью, не курю, не принимаю наркотики, живу очень просто, веду здоровый образ жизни.

Когда сажусь в самолет, и человек в соседнем кресле спрашивает меня, чем я занимаюсь, то говорю: «Я медсестра из Новой Зеландии, еду в вашу страну изучать систему здравоохранения». Больше никто не задает никаких вопросов, медсестра из Новой Зеландии — это идеально.

Моя история и биография тесно связаны с Россией, с ее литературой, музыкой — этому меня учили в школе. Приезд в эту страну для меня — очень важное переживание, можно даже сказать, дежавю. Полагаю, русские понимают мои работы намного лучше, чем зрители в Европе и Америке, ведь в том, что я делаю, отражается пресловутая славянская душа.

Как мои близкие и моя семья выдерживают мой образ жизни? Они уходят. О, не беспокойтесь, мои мужья уходят, мои друзья уходят, они не могут с этим справиться, не выдерживают интенсивности. Меня слишком много для кого угодно, это невыносимо.

Перформансу научить можно. Харизме — нельзя. Можно научить самоконтролю, силе воли, способу разработки простых концепций, очистки этих концепций от лишнего. Можно научить методам передачи идей. А харизма — это дар, и, если у тебя его нет, ты безнадежен.

Я очень много размышляю над тем, как объяснить людям, что такое нематериальное искусство. Арт-рынок существует только для картин, фотографий и иже с ними. Но как купить идею? Поэтому художнику, создающему перформансы, очень сложно жить. Никто не хочет покупать то, что в принципе невозможно продать. Но я твердо верю, что порой идея стоит дороже, чем картина на стене.

Я открываю два центра для сохранения и развития перформативного искусства. Один, Marina Abramovich Foundation for the Preservation of Performance Art, находится в Хадсоне, в двух часах езды от Нью-Йорка. Его основой станет так называемый длительный перформанс, для показа которого требуется физическая и эмоциональная концентрация. Другой центр я открываю в Черногории, в Цетине, на бывшей фабрике, от которой осталось 140 тысяч квадратных метров пространства. Я бы хотела создать там киностудию, театр. То есть это будет мультикультурный арт-центр, связанный также с наукой. Конечно, если нам удастся собрать на проект достаточно средств. Такова моя концепция, в обмен на которую правительство Черногории представило помещения. Управлять центром будут другие люди, а я буду его почетным директором. Буду следить за тем, чтобы центр не коммерциализировался, служить чем-то вроде контроля качества. Если мы решим снимать кино — это должны быть не голливудские помои, а фильмы с богатым содержанием. Если там будет театр, то к постановкам привлекут лучших режиссеров и актеров. А я буду инспектором, решающим, что есть хорошее искусство, а что — отстой.

Великая танцовщица Марта Грем сказала, что пространство, где находится танцор, становится священным. Для меня все устроено наоборот: священным становится пространство, где находится публика. Я часто вижу художников, создающих перформансы, во время которых публика не погружается ни в какое особенное состояние. Для меня все иначе. Даже если я читаю лекцию, и один-единственный человек выходит в туалет, я готова ждать его возвращения, потому что мне важна целостность энергетического поля, в котором участвует каждый. Я работаю с моей публикой, и она это чувствует. Мы создаем общее произведение. Перформанс без публики это не произведение искусства. Перформер и его публика — это одно целое.

Прежде чем говорить о настоящем искусстве, нужно понять, художник ли ты вообще. Многие хотели бы быть художниками, но это совсем не значит, что они художники. Как узнать, что вы художник? Это все равно что дышать. Мы не можем не дышать, потому что тогда мы умрем. С искусством все точно так же. Если вы просыпаетесь утром с чувством, что вам надо творить, и осознаете, что это чувство настолько же сильно, как потребность дышать, значит вы художник. Не обязательно великий, но все-таки.

Три самых важных вопроса для художника: когда на него обратят внимание, когда пора прекращать работать, и когда он должен умереть. На пути в Москву в самолете я прочитала интервью с Жанной Моро, которой уже 84, и она до сих пор продолжает появляться в театре и кино. На вопрос о страхе смерти она ответила, что умрет, когда поймет, что больше никому не нужна. Кажется, это очень просто понять, но не так легко это принять. Если чувствуешь усталость, осознаешь, что повторяешься, и тебе нечего сказать, — пора уходить.

У меня как-то был повторяющийся сон, в котором я в доме в лесу, и там проходит вечеринка. Людей, которые там были, я знала только во сне. А они в свою очередь были со своими друзьями и были очень счастливы, но я не знала их в реальной жизни. И вот мне снова снится та же вечеринка, только у всех уже седые волосы. Я не могла поверить, что кто-то может состариться у меня во сне.

В свое время я выучила язык аборигенов: там всего лишь 300 слов. Например, они считают только до четырех — начиная с пяти все называется «много»; кроме этого у них нет слов «да» и «нет», потому что они не сомневаются, для них всегда все ясно. По вечерам мы с ними сидели вокруг костра и молчали, но при этом мы задавали друг другу вопросы и отвечали на них. И все это происходило в голове. Это все синхронизация! На самом деле такая синхронизация возможна только при полном опустошении мозга, а это ужасно сложно, потому что мозг работает постоянно — когда мы спим, бодрствуем, говорим, работаем. Вы знаете, что люди не думают только в двух состояниях — когда они чихают и когда получают оргазм? Это научно доказано. Во всех остальных состояниях мы постоянно думаем.

В 1971 году мой хороший знакомый, художник Джино де Доминичи, продал коллекционеру невидимую картину. Вероятно, коллекционер во время сделки был пьян и просто забыл о ней. Три недели спустя ему позвонили из уважаемой компании перевозчика, с вопросом, когда можно привести невидимую работу, и в назначенное время в квартиру пораженного коллекционера грузчики втащили пустоту. Сейчас невидимая работа выставляется в музее. Картины нет, но идея о ней путешествует во времени и пространстве. Хорошая идея, в отличие от материального предмета, живет вечно.

Сейчас мне 67, и да, я появляюсь на обложке журналов, участвую в фэшн-съемках. Мне просто весело, оттого что я делаю вещи, которые происходят со всеми в 15–16 лет. И еще это вечное клише: художник должен быть вне моды, потому что это неправильно. Но мне наплевать, я получаю удовольствие. Люди могут проецировать на меня свои страхи и фантазии, вешать любые ярлыки, но я знаю, что совершенно не изменилась.

Pin It on Pinterest

Share This