Встречи с челябинским художником Игорем Гончаровым, хотя и редкие, воспринимаются — мною, по крайней мере — несколько мистически. Первое интервью с ним, записанное три года назад, бесследно исчезло из недр диктофона. Повторить встречу не удалось — художник очень занят, порой, подолгу отсутствует в городе. Ценный материал был «потерян для народа». А тут как‑то зимой покупаю книгу для сына — энциклопедическое издание «Музыка наших дней». И в перечне имён, упоминаемых в объёмистом томе, встречаю… нашего героя — Игоря Гончарова, представленного участником первого состава группы «Наутилус Помпилиус».
Честно говоря, в том потерянном интервью Игорь Леонидович упоминал об этом факте своей биографии, но я отнеслась тогда к информации слегка недоверчиво… Вскоре после этого натолкнулась на одной из выставок на работу упоминаемого живописца и поняла — судьба сигналит о необходимости новой встречи! Но окончательно убедило не это. Когда договаривалась с художником о визите, он назвал адрес, показавшийся до боли знакомым. Прихожу, и — надо же! — именно здесь, на этой улице, в этом доме, на этом этаже и даже в этой… квартире жила одна моя университетская подруга. Сколько студенческих вечеринок помнят эти стены! То ли время неожиданно повернуло вспять (ощущения были, не дай Бог, как в каком-то триллере), то ли кто-то свыше намекал: всё идет по плану, кругом — свои люди. Буквально, как у Розенбаума: «Я снова здесь, я — в бархатных штанах». Что ж, начнём…
Без вёсел и руля
— Игорь, вспомните, пожалуйста, об обстоятельствах того периода, когда была основана группа «Наутилус Помпилиус»…
— Это произошло в 1978 году. Я только что поступил в Свердловский архитектурный институт, нас отправили в колхоз. Там познакомился с Дмитрием Умецким. Он писал стихи, причём, исключительно на английском языке (хорошей песней тогда считалась песня на английском). Мы сразу же сдружились. У него имелась гитара. Я избрал для себя роль ударника. Играть приходилось на вёдрах и тазах — барабанов-то не было. Собирали вокруг себя людей, устраивали танцы, дискотеки. По полной программе шумели, парни мы были весёлые. А в другом бараке, мы это слышали, тоже бренчит на гитаре некто (как позже выяснилось, Вячеслав Бутусов). Но он к нам не шёл знакомиться, мы тоже не спешили. Ближе мы сошлись лишь, когда организовывались стройотряды. Нам предстояло стать агитбригадой и периодически развлекать студенческий народ. Решили: надо заработать на барабанную установку и играть вместе, одной группой. Каждую ночь ходили на вокзал разгружать вагоны. Человек по семь-десять (нашлись добровольные помощники). Один человек зарабатывал за смену червонец. Работали так дней десять. Затем купили установку — прибалтийскую, из последних, рублей за 700. Погрузили всё на машину и поехали в стройотряд.
— Каков Бутусов в общении, что он за человек?
— Сложный. Но мы тогда не давали никаких оценок — ни себе, ни кому-либо ещё. Я больше дружил с Умецким (теперь он в столице живёт, трудится ведущим на радио «Эхо Москвы», продюсирует какие-то свои проекты). Кто из нас был лидером, определить сложно. Играли вместе четыре года. Постигали азы музыкальной грамоты. Создавали свои какие-то вещи. Образцами в музыке были для нас «Led Zeppelin»,«Deep Purple», «The Beatles». Из наших — «Машина времени», «Воскресенье».
После нескольких лет «подполья» издали свой первый альбом, записали его на катушечном магнитофоне — большой такой, четырёхдорожечный. Не наш, мы его у кого-то брали. «Проверяли» альбом на публике из нашей студенческой общаги. Назывались мы уже «Наутилусом», слово «Помпилиус» появилось несколько позже — это Дима Умецкий предложил. Успех был ошеломляющий.
Сюжет для джазовой импровизации
— Правда ли, что ваши произведения искусства есть в картинных галереях за рубежом? И где именно?
— В национальных галереях пока нет (смеётся), есть в частных галереях и собраниях. Имеются, например, мои картины в русском консульстве в Нью-Йорке, несколько работ приобрела для своей коллекции знаменитая Татьяна Колодзей — русская эмигрантка, проживающая в Америке. Она собирает, в основном, произведения русского андеграунда — начиная с 60-х годов прошлого века. Это те самые авангардисты, пострадавшие от Хрущёва, разрушившего их выставку в Москве. Колодзей изначально помогала этим художникам. В её коллекции около десяти тысяч(!) работ, это одно из богатейших частных собраний мира.
Итальянская оперная певица Катя Ричарелли также имеет в своей коллекции мои картины. Она пела в «Ла Скала» с Лучано Паваротти. Есть мои работы в Голландии. Я там дважды побывал. Первый раз — с выставкой. У меня тогда сразу же купили работ 20. Сейчас они на выставках экспонируются, мне рассказывали наши соотечественники, побывавшие позже в этой стране, что видели мои картины на вернисажах.
— Вам говорили, что привлекает в ваших работах?
— Может быть, энергетика, линия… Картины обычно несут или положительную информацию, или отрицательную. Или — они нейтральны. Человека привлекают те картины, которые его трогают, западают в душу, задевают.
— А откуда вы берёте эту энергетику? Она у вас, действительно, положительная…
— Оттуда (показывает вверх,— Авт.). Художник стремится находить прекрасное. Негативное — скоротечно, о нём нужно поскорее забывать. А прекрасное — хранить в себе, чтобы была возможность вернуться к этому мгновению. Когда ты привносишь его в свою работу, реакция передаётся и зрителю.
— Интересно, а что, по отзывам, происходило с вашими работами, когда люди их приобретали?
— Один бизнесмен купил мою картину для офиса. Называется: «Касли. Заводь». Сейчас покажу (достаёт каталог. — Авт.) — видите: заросший прудик, тишина. Проходит три-четыре месяца, мне оттуда звонят: слушай, Игорь, у нас в бизнесе вдруг затишье образовалось. Мы эту картину решили домой унести. А ты не мог бы предложить что-то более динамичное для офиса? Водопады какие-нибудь… Я говорю: водопадов не видел, срисовывать не хочу. Изобразил для них бурную реку, с порогами. И недавно поступил отзыв: «Дела пошли! Фортуна повернулась к нам лицом, да так, что мы за головы хватаемся!». Сейчас они уже и эту работу — бурную реку — сняли и повесили мою же композицию из цветов. Говорят, полегче стало, поспокойнее. Она такую благотворную ауру распространяет… Стали под этой картиной проводить корпоративные праздники. Картина теперь как член коллектива. Людям захотелось общаться, стало теплее, роднее.
Или ещё случай. На выставку в Центральном Доме художника в Москве (проходила в 1997 году, 60 моих работ там было представлено) пришла дама, которая увидела в работах некий сюжет… для джазовых импровизаций и театрального действа. Она собиралась ставить спектакль по Жану Кокто «Человеческий голос». Можно, говорит, твои работы будут заполнять пространство сцены? Затем ей пришла в голову идея пригласить музыканта — Сергея Летова (родного брата Егора Летова, лидера группы «Гражданская оборона».— Авт.), чтобы он дополнял действо своими импровизациями. Она играла, я должен был её рисовать, повсюду висели мои картины, а Сергей музицировал. Получилось очень гармонично. Мы сделали несколько спектаклей в Москве, а затем поехали в Нью-Йорк. В российско-американском культурном центре состоялся этот спектакль, там же прошла и выставка моих картин.
Зимний сад
— Но в ваш адрес звучат, порой, и упрёки. Мне доводилось слышать такой отзыв: Гончаров — не столько художник, сколько предприниматель… Видимо, вашу багетную мастерскую ставят в упрёк?
— Если бы я был только предпринимателем, то за те семь лет, что существует моя багетная мастерская, продвинулся в своём деле далеко вперёд. Но я начал этот бизнес не от хорошей жизни, а оттого, что надо же было во что-то оформлять свои работы! Раньше нашим художникам приходилось покупать багеты в Москве, ездить туда за картинными рамами, переплачивать. Чтобы начать свой бизнес, я продал квартиру — вложил капитал в дело. Взял кредит в банке (в залог оставил, опять же, свои картины). Это произошло ещё до дефолта… За семь лет здесь можно было так развиться! Это сейчас только конкуренты начинают появляться. Мы научили людей достойно оформлять свои работы. Если бы я был истинным предпринимателем, неужели бы я не взял под свой контроль весь рынок региона? Возможности для этого имелись, только не было желания, творческое начало взяло верх.
А ещё я работаю над объединением российских художников. Составляю каталоги, в которые включаю — с их согласия, конечно, — репродукции их работ. Делаем потом постеры на основе этих произведений. Опять же, если художник даёт согласие. К этому проекту подключились уже живописцы из Москвы, Санкт-Петербурга, Харькова, Кургана, Красноярска. Мы заключаем с художниками договоры, они получают свои авторские. В Европе за подобное полагается 10 процентов, мы платим 20.
— Кто из челябинских художников вам наиболее близок духовно, чьё творчество волнует?
— Мне нравятся Хасанов (прекрасный колорист, особенно хороши у него пастели, пейзажи), Сафронов, Мишин, Щетинкина. Среди их работ попадаются замечательные.
— Когда появилась идея открыть свой салон? Там проходили необычные выставки, было очень весело и живо…
— Сначала появилась багетная мастерская, потом у людей обнаружилась потребность в приобретении моих репродукций. Естественно, потребовалось помещение. Нашли такое — на базе «Хозторга». Попытались создать галерею, поразить народ чем-то необычным, красочным. Супруги Волковы, например, подготовили перформенс по «Декамерону», в действо включались зрители. Состоялся мини-спектакль, подготовленный художником Плотниковым и его семьей; первая в городе выставка компьютерной графики. Ещё в нашей галерее действовала «выставка одной картины», процесс её рассматривания одним человеком в уединённой комнате сопровождался музыкой, цветоэффектами.
Но через полгода хозяева подняли арендную плату. Всё, что было вложено в создание и раскрутку галереи, потерялось. Продолжать дальше на новых условиях мы не смогли. Хотя потом люди ко мне подходили и говорили: «Идея замечательная, надо бы продолжать!»
Теперь у нас имеется галерея «Зимний сад» — в бизнес-доме «Спиридонов». Можно при ней организовать некий новый творческий проект. Провести, например, региональную выставку-конкурс той же компьютерной графики. Дизайнеров, художников, работающих в разных фотошопах, но желающих осуществлять и творческие идеи, достаточно. Музыкантов можно привлечь, актёров… Правда, одному осуществить задуманное трудно. Нужна помощь, прежде всего финансовая, чтобы всё выглядело достойно.
О письмах, шнурах и вечных ценностях
— Кстати, неоднозначное отношение к вашему творчеству, о котором упоминалось, могло быть продиктовано тем, что не все творческие люди сумели перестроиться в духе сегодняшнего времени. Кто-то, наоборот, предпочёл уйти от действительности…
— Разочарование наступило у тех, кто не сориентировался, у кого не хватило жизненного оптимизма принять новое. Некоторые из моих приятелей самоустранились, уехали от больших дел в деревню. Там и живут. Не получилось войти в эти новые отношения. Чего-то не хватило в понимании окружающей действительности. Видимо, верх взяла старая традиция. Некоторые, наоборот, начали проявлять себя по-настоящему именно сейчас. Это, в основном, те, кто изначально стремился к новому. Придумывали что-то, опережающее время, воплощали.
В музыке, например, когда мы играли «Битлов», комсомольцы у нас выдёргивали шнуры из розеток, — чтоб прекращали «антисоветскую пропаганду». При наступлении нынешних времён, кстати, те комсомольцы-карьеристы душевных терзаний не испытывали. Они и при советской власти хорошо себя чувствовали — отправлялись в самые лучшие — по оплате — стройотряды, в самые «крутые» места, и сейчас живут припеваючи. Это были доносчики на своих ближних. Меня, например, «сдали» за «Двадцать писем к другу» Светланы Аллилуевой. Мы состояли на учёте в органах, как неблагонадёжные. А сейчас те, кто нас закладывал, — продвинутые люди. Успели ухватить капитал — для них к моменту наступления реформ это было доступно… Есть такое понятие — духовность. Человек с большим содержанием внутренней духовности никогда не пойдёт «сдавать» своего приятеля, на кого-то доносить, лезть вперёд. Он будет скромно заниматься своим делом, творить, созидать. А тот, кому «по барабану» моральные принципы, может пойти на всё, чтобы наверх продвинуться. Впрочем, я не хочу сказать, что все, кто занимает сейчас заметное положение — люди без принципов.
— О вашем увлечении религией можете рассказать?
— То, что касается Бога, пошло от бабушки, Анны Андреевны Андреевой. Она в Коркино жила, умерла в прошлом году, в возрасте 89 лет. Деда моего убили на фронте, под Москвой, так что она одна поднимала троих детей, среди которых была и моя мама. Бабушка в Бога верила и меня приучала, а после я сам, душой, веру принял. У неё, между прочим, обклад на иконах обновился без постороннего вмешательства — иногда происходят такие чудеса. Сейчас мне близко учение Виссариона. Он разъясняет, как жить в гармонии с собой, природой, окружающим миром и друг с другом. Человек приходит на землю, чтобы духовно развиваться, а не делать карьеру. Может быть, это громкие слова… Но именно такое восприятие жизни объединяет людей из разных регионов России и многих стран мира в предгорьях Саян в Красноярском крае. Именно там живут Виссарион и его последователи. Я тоже на лето приезжаю туда. Построил дачу, баньку. В одном из помещений, которое возвожу сейчас, предполагаю открыть на благотворительных началах художественную школу для детей, проживающих в посёлке, а также галерею, театр.
Приятное с полезным
— Над чем сейчас работаете?
— Если в житейском плане — планируем с молодой женой нарожать детей (смеётся). От первого брака у меня два сына. Но способных, одарённых граждан России должно быть много! (смеётся). Старший, Кирилл, живёт с нами, учится на психолога в ЧелГУ, увлекается бальными танцами. Недавно в составе университетского ансамбля бального танца занял первое место на фестивале «Весна студенческая». Теперь выступает на финале в Кемерово. Младший, Арсений, живёт со своей мамой в Нижнем Новгороде, ему 13 лет, учится в школе, в хоре поёт — солирует. Хор этот побывал уже на конкурсах в Швейцарии, Москве, Прибалтике. Везде лидировал. А ещё он играет в теннис. В спорте также весьма успешен: чемпион России в своей возрастной категории.
— Вы, кстати, в детстве как себя проявляли? Столь же успешно, как ваши дети, либо наоборот?
— Был «хорошистом». Математика, правда, не давалась. Но уже в школе (дело происходило в Еманжелинске) участвовал в конкурсах детского рисунка, занимал первые места.
В институте мы учились коллективно, по методу бригадного подряда. Допустим, надо мне сдать сопромат или архитектурную физику, а я в этих предметах ни бум-бум. Что же, рисую ребятам, кто хорошо в этих науках «шарит», но слаб в творчестве, — натюрморт. А они мне, в обмен, помогают получить зачёт по точным наукам. Задачки решают или пишут работы. В нашем институте существовали свои «традиции». Допустим, во время подготовки дипломного проекта мы использовали труд младшекурсников. Помимо помощи по проекту, они бегали в ближайшую торговую точку за вином и пивом. По пять-десять человек при нас обязательно дежурило. Институт наш, по тем временам, считался вольнодумским, демократическим. Уже тогда наши преподаватели вместе со студентами играли в одной институтской команде в футбол. В силу этих причин, считаю, из стен Свердловского архитектурного вышло столько достойных, ярких, заметных личностей (смеётся).
Кстати, если опять к творчеству вернуться… С некоторых пор начал делать пейзажи, раньше такого не было. Теперь, считаю, дозрел. Стало интересно писать природу, да и заказы поступать начали — совмещаю приятное с полезным. На этой почве увлёкся фотографией. Хобби у меня теперь такое — снимки с натуры. У каждого художника есть некие периоды творческого развития. Ищешь новые темы, цвета, экспериментируешь… Часто это становится началом нового направления в творчестве. И начинаешь уже в этой манере, технике, гамме развиваться дальше.
Работы, которые получаются в самом начале поиска, я определяю для себя как этапные. Их продавать не хочется ни за какие деньги. Копий своих работ я, практически, не создаю. Последние — вот (обводит рукой). Картины, я верю, надеюсь, знаю, уходят в хорошие руки. Главным образом — самые интересные. А то, что «не очень», остаётся художнику. Ну и ладно, я не сетую. Такова наша участь. Чем больше отдаёшь, тем больше к тебе свыше прибывает.
