Заведующий вторым хирургическим отделением областной клинической больницы №3 Геннадий Филимонов встает каждое утро в 6:40. В 7:00 он выезжает на работу, чтобы проскочить до утренних пробок. Мы проведем с ним всего один самый обычный день.
07:30
Седьмой этаж огромного здания-корабля. Геннадий Павлович смотрит новых больных. Сегодня поступило восемь человек. Это мало, обычно больше. Плюс пять-шесть больных, которые ждут операций. Поясняет: «Так, сегодня такой план: две опухоли поджелудочной железы. Одну буду оперировать я, другую – мой коллега. Кроме того, я сейчас с утра пойду на лапароскопический холецистит. И еще у нас одна паховая грыжа. И еще холецистит. Пять операций. Это обычный план на день: две больших и три маленьких операции. Если сверх того что-то экстренное поступит, ножевое или аппендицит, мы должны взять».
Это больница скорой помощи – как бы она ни называлась: №3, № 4 или № 5. Скорая помощь как генный код вшита в клетки клиники. Созданная в 1981 году Яковом Абрамовичем Копелевичем как челябинский Склиф, «тройка» навсегда запрограммирована на экстренность. Здесь двенадцать хирургических отделений. Филимонов работает здесь со дня основания.
– Только экстренная хирургия воспитывает настоящих хирургов, – комментирует он по ходу дела. – Когда нам привозят человека с катастрофой в животе, надо быстро понять, в чем дело, и выбрать тактику лечения. У нас хирург за три года набирает такой опыт и квалификацию, какой в обычной больнице врачи и за десять лет не набирают. Наши хирурги воспитаны так, что в экстренной ситуации они могут оперировать все: травму, гинекологию, урологию и так далее. Ничего не изменилось.
08:00
Оперативка в отделении. Сестры докладывают о состоянии пациентов, температуру, самочувствие. Решается, в каком порядке подавать больных в операционную.
08:30
Пятиминутка у начмеда Рината Талипова. Все отделения хирургии докладывают обстановку за ночь. Нас просят подождать за дверью по не вполне понятным причинам.
– После пятиминутки мы обязательно идем в реанимацию, но вас туда точно не пустят, – объясняет Филимонов. – А потом я поднимаюсь наверх, и мы вместе уходим на операции. Я вас переодену. Ждите.
09:15
Кабинет заведующего отделением. Стук в дверь.
– Вы кто?
Входит мужчина, в руках карточка.
– Да вы пробежали мимо. А мы внизу сидели, у нас направление из поликлиники…
– Но сегодня я не принимаю больных, ну хорошо, проходите, конечно. (Смотрит записи в карточке.) У вас парапроктит – это острое состояние, вам нужно в гнойную хирургию, срочно, сейчас же.
– Это экстренный больной, – уже нам поясняет Филимонов. – Хоть и выглядит вполне бодро.
Стук в дверь.
– Здравствуйте, можно? А я вот к Филимонову Геннадию Павловичу. Я снизу, я там ждала..
– Так сегодня неприемный день.
– Ну вот я приехала.
– Ну проходите. (Осматривает пациентку.) У вас паховая грыжа. Это не срочно. Видите, какая у нас очередь… (У доктора несколько листов ежедневника, исписанных мелким почерком в каждой строчке.) Я сейчас записываю на апрель. Но тут у меня, к счастью, в октябре есть окошечко, пациент пока воздеживается… Вот я нашел. У вас несложная операция, 30 минут, мы вас возьмем. Нет, не надо это снимать (это уже нашему фотографу Даше, которая пытается запечатлеть для репортажа эти списки из сотен фамилий). За две недели до операции надо вам техосмотр пройти – анализы собрать, вот я вам список даю.
И еще трех человек, пробившихся в неприемный день на консультацию, Филимонов принимает.
– Очередь плановых больных – очень большая, – качает он головой. – Сейчас записываем на май 2018 года, почти на 9 месяцев вперед.
– Ого.
– Это очень плохо. По понедельникам, вторникам и средам по 40 человек приходят ко мне на консультацию! Ну не может одна больница обслужить чуть ли не 400 тысяч человек – Калининский и Курчатовский районы и плюс Парковый. Людям приходится ждать. Все, нам пора в операционные.
10:00
Спускаемся на второй этаж, в оперблок.
– Бабушку подали уже? – спрашивает коллег.
Бабушку подали. Нам предстоит лапароскопическая операция на желчном пузыре. Его будут удалять. Переодеваемся в безразмерную холщовую форму, на ноги сапоги-бахилы, на голову наматываем марлевые бедуинские повязки, чтобы остались только глаза. Ничего не меняется вот уже лет 20.
А вот в операционной – оборудование, как в сериале «Доктор Хаус», да простят меня хирурги за попсовые сравнения. Все, что происходит во вздутом животе у женщины, демонстрируется на экране: цветное, живое и увеличенное. Хирург Филимонов ассистирует своему коллеге Сан Санычу Кислухину. Они легко и даже играючи орудуют ножницами, щипцами, камерой, фонариком внутри тела. Очень все наглядно и животрепещуще. Ни крови, ни плоти – картинка по телевизору, как будто это научно-популярный фильм о чем-то медицинском. Потом я запишу, что это называется «лапароскопическая холецистэктомия».
– Вот я вам приведу пример из недавнего дежурства, – Геннадий Павлович, не отрываясь от экрана и продолжая маневры в животе, продолжает тему экстренности. – Ночью мои ребята проопрерировали огнестрельное ранение из травматического оружия, две ущемленные грыжи, потом два аппендицита, а под утро, в шесть, привезли два ножевых ранения. И прободную язву из Карталинского района. Это одно дежурство. Вот что называется экстренностью. 85 процентов нашей работы – это неотложная помощь. А расценки у нас, как в обычной больнице. Это как если бы у вас была машина «Жигули», а вам налепили значок «КамАЗ» и две тележки прицепили – и теперь вы считаетесь «КамАЗом».
На экране все разворачивается вживую с увеличением раз в пять. Когда ножничками отрезали желчный пузырь, я думала, он большой. А он крошечный совсем. Операция продолжалась почти час. «Сложная?» – спрашиваю. – «Да нет», – отмахивается Геннадий Павлович.
11:30
Переодеваемся, поднимаемся в кабинет заведующего отделением на седьмой этаж. Геннадий Павлович открывает на компьютере фильм, подготовленный к 30-летию хирургической службы. Под песню «Как молоды мы были» сменяют друг друга архивные фотографии.
– Вот мы тащим операционный стол! – комментирует Филимонов. – Вот это я в шапке, 21 год мне. Мы же сами здесь все красили, убирали, ремонтировали перед открытием. Вот Саша Панов – заведующий нашим отделением, второй хирургией. Может быть, вы кофе хотите? Нет? Вот Борис Михайлович Терентьев, зав первой хирургией на 60 коек. Их нет уже на свете… Вот открытие нашего отделения. банкет. Яков Абрамович Капелевич на исполкоме, докладывает. А шапочки хирургические у нас все те же, да. Тарасов – сейчас профессор в областной больнице, вот Сазанов Володя, мы с ним вдвоем остались из той старой хирургической школы. Вот мы в шахматы играем. Мы всегда в ординаторской играли в шахматы. А чем на дежурстве еще заниматься, пока ждешь? Сидим наготове, нам из приемного девчонки звонят: «Ножевое, срочно!» Мы все бросили, метнулись – а они ржут! Первое апреля! А маски марлевые у нас те же самые, да. Потому что самый надежный автомат какой? Калашникова. Простое – всегда самое лучшее. А руки те же. А вот Леша Фокин молодой, он сейчас ректор нашего института усовершенствования врачей.
– Геннадий Павлович, а отдайте мой камушек! – в кабинет заглядывает женщина в лосинах.
– Потом, потом, – обещает Филимонов и для нас поясняет: – Вырезали из желчного камень вчера, я ей обещал. Обычно я всем отдаю. А Сан Саныч задевал куда-то. Вот она и бегает второй день.
– Так дайте ей любой камушек? Вон у вас сколько в коллекции. (На стене у кабинета закрытые полочки с камушками разных размеров: от горошины до крупного куриного яйца.)
– Нельзя. Неэтично. Нет, нет. А с коллекцией целая история. Однажды она у меня пропала. Лежал тут у нас дьячок и все меня учил: мол, грех – эти камни выставлять, уберите. Дьячка выписали, и коллекция пропала. Мы заново собрали.
Поворачиваемся снова к компьютеру. Доктор Филимонов с нежностью смотрит на черно-белые лица. «Хирурги долго не живут, – горько замечает он. – Ночная работа, стрессы, ответственность большая. Очень много смертей среди моих коллег».
Филимонов говорит убежденно и горячо:
– Я считаю, что за экстренность должна быть в два раза ставка выше.
– А какие у вас зарплаты?
– У меня в отделении восемь хирургов, все работают на две ставки. Это необходимое условие, чтобы хоть что-то заработать. Одна ставка – это 20-25 тысяч рублей. Это с мотивирующими надбавками. Никакая модернизация здравоохранения зарплаты наши не изменила. Вообще ничего не говорите мне про модернизацию. Нам подняли зарплату на 300 рублей, смех. Наша зарплата не зависит ни от количества операций, ни от сложности. Я могу делать сто операций, а могу десять, могу сложные – могу простые. А деньги одни и те же.
12:30
Нам пора в оперблок, на вторую операцию.
– Опять со мной идете? – уточняет Филимонов. – Да вы меня подождите тут, в кабинете, кофе попейте, телевизор посмотрите.
– Нет, нет, вы же не успели. И мы не будем.
– Мы как спецназ. Мы можем целый день ничего не есть.
– И не болит желудок?
– Нет, не болит. Сытому трудно оперировать.
Спускаемся. По дороге Геннадий Павлович отвечает кому-то по телефону явно на просьбу «Посмотри, пожалуйста, одного человека?». Доктора к таким звонкам привычны. Лучший доктор сейчас – это знакомый доктор. Облачаемся еще раз в стерильную амуницию. Пока хирург Филимонов моет руки, рассказывает нам четыре правила своего здорового образа жизни:
– Не курить.
– Активно двигаться.
– Есть клетчатку.
– Пить. Водку. Или не водку, но крепкий алкоголь – один литр в месяц.
Утверждает, что живет строго по этим пунктам, и вообще это рекомендации ученых Кембриджского университета.
– Ринат Талипович! – увидел и обращается к начмеду Ринату Талипову. – Ты у нас бабушку с холециститом хотел взять? Ну хорошо, давай.
Сейчас будет полостная операция, все по-настоящему. Пожилая женщина со злокачественной опухолью желчного пузыря. В операционной нет окон, и часы показывают какое-то несуществующее время. Нет ни дня, ни ночи, как в казино. Свет одинаково ровный в любое время суток.
Анестезиолог Осман Ишигов рассказывает: «Представляете, сегодня с таксистом разговорились. Сюда едем, в больницу, он и говорит: «А у меня сегодня маму там оперируют». Что да как, слово за слово, расспросил и говорю ему: «Так я ей даю наркоз!» Бывает же. Сын вот этой женщины меня вез. Телефон свой оставил, волнуется».
– По ходу операции мы должны решить, можно ли удалить опухоль, – поясняет для нас Геннадий Павлович.
Для анестезиологов в операционной есть стулья, а для хирургов нет. Говорят, что как-то пробовали какие-то специальные высокие, но получилась ерунда, неудобно.
Хирурги обмениваются словами, смысл которых непонятен, но как-то невесел. Все происходит на очень высокой скорости, молодая операционная сестра не успевает за доктором Филимоновым, он ее ласково поторапливает: «Раечка, давай, давай, где нитки, не путай, не спеши, но быстро все делай нам».
– Папа у меня ушел рано, – рассказывает уже для нас. – Не смогли вовремя поставить диагноз, он умер от инфаркта. Ему было 42 года. Нас осталось пятеро детей: у меня два брата и две сестры, я средний. И мама плакала и говорила: идите во врачи. Мне было лет семь. Но я, конечно, все запомнил. Четверо из нас стали врачами.
Проходит час. Даша, наш фотограф, отсняв руки хирурга и частично устройство человеческого тела, села на свободный стул. Я уже готова сесть просто у стенки на корточки. 60-летний Геннадий Павлович Филимонов стоит ровно, очень быстро действует то иголками, то дренажной трубкой и спокойно поддерживает с нами разговор:
– А правда, что все врачи не любят фильмы про врачей?
– Правда. Невозможно смотреть. Чушь такая! Просто чушь. Мда, ну что, Миша (обращается к молодому коллеге Михаилу Ионину). Видишь, да? Не можем оперировать, прорастание. К сожалению, опухоль неоперабельна, проросла в сосуд (это он уже нам поясняет). Считаем тампоны и шьем.
Полтора часа, даже больше. «Удовлетворения нет, – констатирует Филимонов. – Можно было бы заменить проросший сосуд протезом, но это очень тяжелая операция для пациента в таком пожилом возрасте. Она может не выдержать. Поэтому приняли решение не трогать».
– Устали?
– Нет, что вы. Я могу сейчас по коридору на руках пройти, хотите? У меня хорошая спортивная подготовка. Сегодня вообще легкий день: пять операций всего в отделении, и никого срочного не привезли. Вам повезло! Это я вчера бегал как ошпаренный: только поступил аппендицит, некому – я пошел прооперировал, потом вызывают в одну операционную, в другую… Беготня, в общем. Идите переодевайтесь.
Геннадий Павлович, действительно, не выглядит уставшим. Такой же подвижный, легкий, как в семь утра. И ведь ничего не ел целый день!
14:30
Поднимаемся в кабинет.
– Ну теперь точно кофе. Сейчас конфеты найду. Нет, нет, я не буду, я сладкого стараюсь поменьше. Фигуру надо беречь. Вы знаете такого олимпийского чемпиона по биатлону Александра Тихонова? Вот оперировал его родную сестру, он завтра приедет. Хочу книжку у него подписать. Приходите завтра, лучше у него интервью возьмите. Так, что тут мне принесли…
Читает официальную бумагу от следователя по уголовному делу: «Прошу сообщить, находился ли на излечении такой-то».
– Да, находился. У него ножевое ранение. Его жена ткнула, он проходит по делу как пострадавший. Мы такие справки регулярно даем. Однажды привезли после драки четверых, с ножевыми. Прооперировали. И они после операций, зашитые, давай тут опять выяснять отношения.
Садится к компьютеру заполнять истории болезней: описывать проведенные операции.
– Когда вы поняли, что не ошиблись с профессией, Геннадий Павлович?
– Лет в двадцать. Мне было все очень интересно и легко давалось. Мне давались плохо такие науки, как история КПСС, политэкономия, научный коммунизм.
– Вы сразу знали, что будете хирургом?
– Конечно. Если идти в медицину – то надо быть хирургом. Я студентом подрабатывал на «скорой помощи», сначала санитаром, потом фельдшером. Научился в вену попадать с закрытыми глазами.
– К вам приходят интерны, вы сразу видите, кому это дано, а кому нет?
– Конечно. Кому-то я через две операции (пока молодой коллега ассистирует. – Ред.) доверю самому делать, а кому-то и через 50 не дам. Помню, привел сына в секцию по прыжкам в воду. Вот встали мальчишки вдоль бортика. Тренер: прыгайте сразу с места. Кто прыгнул – записан. Отстальных отбраковал. Он отбирал только по природным данным. На силе воли далеко не уедешь. Так и у нас. Так, я сейчас быстренько должен записать историю болезни.
Не отвлекаем минут двадцать.
– А есть такая операция, которую вы делать не умеете?
– Знаете, есть такой предел… Вот ты даже не умеешь – но сделаешь. Помню, впервые в жизни делал гемигепатэктомию – убирал правую долю печени. Молодую девчонку сбила машина, она умирала. Вся правая доля была разбита. Я все сделал. Но нет, не спасли. Там был еще отрыв легкого. Она погибла. Мы не успели, тяжелые травмы,несовместимые с жизнью.
15:20
В дверь заглядывает женщина:
– Геннадий Павлович, вы нас сегодня отпустите? – видимо, речь о родственнице.
– Нет, у вас еще температура держалась 38. Всего два дня прошло после операции. Не торопитесь. Завтра еще ее посмотрим. Сквозняки? Я обычно в палате старшую выбираю, чтобы она отвечала за проветривание. Кто из женщин нарушает порядок – сразу перевожу в мужскую палату.
Звонит сотовый.
– Слушаю тебя, Леонид. Да, воротная вена – это удел сосудистых хирургов. Ты острую хирургическую патологию исключай. Тромбоза нет? И под наблюдение сосудистых. С начмедом посоветуйся. Мое мнение я сказал. Если инфаркт селезенки начнется… или некроз кишки – тогда мы уже вникаем во все это. Шашкой махать не надо.
Делает звонок анестезиологам:
– Анна, у нас завтра будет два холецистита лапароскопических. В первой хирургии лапароскопических нет. Сама будешь их смотреть? У тебя все нормально? Молодец.
15:30
Я прошу разрешения задать несколько вопросов.
– Почему человек заболевает, Геннадий Павлович?
– (Не думая.) Не надо сдерживать эмоций и завидовать нельзя. Обиды держать нельзя. Это стресс. Все влияет на сосуды, нервы, а в результате – камни в желчном пузыре. Я серьезно сейчас как врач говорю. Плохо тебе – иди побегай, отожмись, водой облейся.
– Вы свой возраст чувствуете?
– Как-то незаметно мне исполнилось 60. Не ожидал. Не чувствую. Дед у меня прожил до 90 лет. Нормальный хирург лет до 80 может работать, я считаю. Ну что я лягу на диван смотреть телевизор? Человек быстрее постареет, есть даже болезни пенсионного возраста. Надо двигаться. Вот мы с сыном Антоном все лето ездим по рекам-озерам, стреляем рыбу. Пятикилограммовых щук привозим.
– У вас молитва под стеклом на столе. Как у вас отношения с Богом складываются?
– А вы верите в Бога?
– Да.
– Надо верить во что-то. В себя. В своих друзей. Я все приговариваю, «Дай бог здоровья» и думаю, что кто-то там наблюдает за тобой, кто-то чистый. И ангел-спаситель у каждого человека есть, у каждого моего больного.
– И в операционной он с вами рядом стоит?
– Конечно. И его ангел рядом стоит, и мой.
16:15
Геннадий Павлович долго на месте сидеть разговоры разговаривать не умеет. Ему нужно делать обход. С каждым говорит, как с родным, подробно, внимательно, чутко: где тянет, где жжет, где нестерпимо. Половина его пациентов, если не больше, становятся его добрыми друзьями на многие годы. Он помнит каждого, пусть даже прошло 28 лет. У него такая особенная докторская уверенность, что все будет хорошо. Хотя хирурги никогда так не говорят вслух, только мысленно просят.
Потом посмотреть, как там ремонт продвигается в ординаторской («Вот, накопили денег за платные услуги, делаем ремонт»). После этого пообщаться с ребятами, обсудить день, план на завтра. А потом домой. И там он наконец-то поест. Сегодня у доктора Филимонова был легкий день.
