+7(351) 247-5074, 247-5077 info@missiya.info

Он ставил спектакли. Он сделал имя Челябинскому драмтеатру, а когда умер, театр взял его имя навсегда. Она же всегда была на хозяйстве: следила, чтобы целы были лампочки и декорации, чтобы зрителям было тепло и уютно, а труппа вовремя получала бы зарплату. Она не сыграла ни одной роли и не произнесла ни одной реплики в его постановках. Но сейчас Роза Орлова произнесет свой единственный монолог. О любви.

Когда мы увидели друг друга, как будто вольтова дуга образовалась
Это случилось в Казани. Мой первый муж Кольцов там репетировал роль, и я приехала за ним. Пришла к администратору театра – устраиваться на работу завхозом. И тут заходит Орлов. В дубленке, пыжиковой шапке, мохеровый шарф, лайковые перчатки. Как сейчас говорят – такой мачо. Наши взгляды встретились. И потом два года вприглядку. На художественных советах я всегда ловила на себе его взгляд, смущалась и краснела. Кольцов играл все ведущие роли, прекрасно пел, был красавец, ростом 186 сантиметров. А Орлов был художественным руководителем театра. Уже позже он мне рассказывал: «В первый момент ты показалась мне настоящей Багирой». У меня тогда были роскошные длинные рыжие волосы.

Я иногда думаю: что такое любовь?
Ведь выходила за Кольцова я по любви. Мы прожили 11 лет. И на каком-то этапе произошел слом. Когда любишь, ты должна чувствовать ответное. А когда начинается мелкое вранье, неправда, это все разрушает. Разрушает даже не любовь, а человеческие отношения. Артисты – это большие дети: легко влюбляются, легко изменяют. И если ты видишь, что человек тебе врет, появляется недоверие, ты отстраняешься. Я уже через три года знала, что не буду с Кольцовым. Сколько написано про любовь, сколько песен, стихотворений, а она – непознанное какое-то чувство. Если человеку дано умение любить, он десять раз будет ошибаться, но, в конце концов, найдет свою половинку. Вот – Бог тебе дал ее. Мне кажется, это как химическая реакция.

Это не было разрушением
До меня Орлов уже пять лет жил без семьи. Первая жена была актриса, осталась в Одессе. Когда он перешел в другой театр, она сказала: «Я не буду за тобой ездить, я Одессу не брошу».
Актрисы – это особая каста женщин. Там превалирует сознание «Я»: «Я же особая. Я могу петь, могу танцевать, а все остальные должны кричать «Браво!». Очень мало семей в театре, когда муж и жена одной профессии.
Когда мы с Орловым еще только смотрели друг на друга, Римма Яковлевна, наш замдиректора по зрителю, говорила: «Вот ты на него смотришь, а ты знаешь, какая у него любовь была, когда он уехал из Одессы?» Ее звали Валя Плотникова. Это большая любовь была, страсть. Наверное, Римма Яковлевна думала, что у меня муж, зачем мне Орлов?

Все решило человеческое тепло
Случилось это на гастролях, когда Казанский театр был в Свердловске. Орлов ненадолго уезжал в Севастополь. Однажды я стою у театра, а он говорит: «Роза Захаровна, зайдите ко мне в номер». И подает огромное лукошко – привез из Севастополя свежую клубнику. Я еще долго его по имени-отчеству называла, даже будучи женой. Перестала, только когда Верочка родилась. Мы сошлись в 1971 году, Верочка родилась в 74-м. Я привезла ее в Челябинск в кошелочке. Орлов как раз выпускал свой первый спектакль.

Я называла его Наумчик,он меня называл Розушка
Кольцов после меня женился еще четыре раза, и у него от каждого брака был сын. Он всех называл Олегами. И мой сын от него – тоже Олег. Пять Олегов Кольцовых.

Ничего случайного в жизни не происходит
Я, наверное, счастливый человек: в моей жизни было много случайных неслучайных встреч.
Вот у меня родители мечтали, чтобы я стала врачом, причем хирургом. Я поступала в Курске в мединститут, был 1958 год. По баллам я проходила, а без стажа не взяли. Возвращалась домой через Москву и подала в Плехановку. Три года я проучилась, снимала комнату на Аэропортовской. В метро ко мне однажды подошла женщина и сказала: «Вот я наблюдаю за вами сколько времени, вы, наверное, не там учитесь, где вам надо учиться». Оказалось, это декан ВГИКа! Она сказала: «Мы сейчас набираем студентов, база у вас есть, переходите. Вы будете нужны: развивается телевидение, кино». Меня сразу отправили на второй курс, и еще надо было девять предметов сдать, к которым даже не прикасалась. Жажда жизни, жажда состояться – в каждом человеке это есть. Каждый сам решает, развиваться или нет. Я до сих пор учусь жить. Не отставать от времени, знать, что происходит. 78 – это не возраст.

Он не слышал от меня грубых слов
Я была заведующей художественно-постановочной части, это очень мужская профессия: работать с цехами – монтировщиками, электриками. Которых иногда можно было заставить работать только матом. Но я тихо разговаривала. Однажды меня сильно довели (мы еще с Орловым не были близки). Он мне потом рассказывал: «Я спускаюсь с третьего этажа, ты на первом этаже с монтировщиками. И ты говоришь такую фразу: «А если вы меня сейчас не понимаете, то я вас сейчас трехэтажным покрою всех!» Орлов говорит: «Я с ужасом ждал». А потом, когда мы уже жили вместе, он говорил: «Ну, хоть раз поматерись», а я отвечала: «Я не умею». Он тогда: «А что тогда хвасталась?» Так и не выругалась ни разу, и он никогда.

Он сразу поставил мне три условия
Когда мы решили, что будем жить вместе, Орлов сказал: «Розушка, вы, женщины, все любите дома быть в халате. Прошу тебя, не надо». У меня до сих пор нет халата. Однажды надо было в больницу ложиться, и я специально покупала халат. Дома ходила в платьях. Они могут быть длинными, с карманами. Можно и в брюках. Второе условие было такое: «Чтобы про моих артистов мне не пела в ухо. Ты будешь мне разрушать доверие между режиссером и артистом». И третье: «Ты меня не перевоспитываешь!»
Что такое художественный беспорядок? Когда на столе все разбросано. Наша женская задача – прибрать. Нет! Не трогать! Я поняла, какая задача мне поставлена, и старалась ничего не разрушить.

Я никаких условий не ставила. И все равно его перевоспитывала
Допустим, он любил свои старые вещи. Если у него была обувь репетиционная, он мог доносить ее до дыр, чтобы уже пальчик выглядывал. Я это прятала, чтобы унести, он находил и говорил: «Не смей, мне в этом удобно!». Когда он начинал запуск спектакля – не стригся все это время. Все театралы очень верят в приметы. Он обрастал, я говорила: «Ты уже становишься похож на местного сумасшедшего». Он отвечал: «А что это – плохо?» Потом выпускал спектакль, садился и говорил: «Бери свои ножницы!» Его легко было стричь, у него же кудряшки были. Ровно, неровно, но научилась красиво стричь.
Он терпеть не мог ходить по магазинам. Вот эта дубленка, в которую я влюбилась. Он же ее не снимал: «Ты мою дубленку не трогай. А то знаю тебя, ты уже ветровку перевесила». Это означало, что будет скандал. Дубленку сдавали в чистку много раз, она села очень сильно.
Потом уже мы с ним отдыхали в Болгарии, и я купила бараньи шкуры, которые продавали, чтобы в машинах на сиденья набрасывать. И я ему бараньей шкурой удлинила дубленку на рукавах, по подолу. И он у меня ходил, как Снегурочка.
Он мог пойти в разных носках. Открытие сезона. Я уже знала, какой у него размер, без него купила французский костюм. И вот он выходит на открытие сезона на сцену, я сижу на пятом ряду и начинаю сползать под кресло. Потому что он вышел: один носок у него вишневого цвета, другой – черный. И ботинки, из которых пальцы торчат. Я тихонько встаю и бегу, ловлю за кулисами и говорю: «Наумчик, посмотри, как ты вышел!» А он: «Розушка, ну кроме тебя никто не заметил!»

Он очень многому учил меня
Когда мы выступали в Казани, у Орлова был друг – профессор. У них в доме собиралась вся элита. А дочь профессора с мужем работали на закрытом вертолетном заводе. К ним приезжали физики из Москвы, и они очень серьезные вещи говорили, связанные с космосом. Еще ничего не было написано в газете, а мы уже знали, что случилось. И если у меня что-то спрашивали, а мне было 33 года, я краснела как рак. Потом Наум говорит: «Ну что ты все время краснеешь? Тебе легче сказать: «Извините, я этого не знаю». Они не знают того, что ты знаешь, и что ты видела. Они да, гении, они на космос работают, и ты многого знать не можешь. Лучше сразу честно признайся и в жизни так же делай, тогда все вопросы отпадут».
Он меня развивал, но и я не была дурой невоспитанной. Всегда стремилась ему соответствовать.

За 30 лет мы не наговорились
Мы могли разговаривать. Мы могли сидеть и смотреть друг на друга, и все это молча. Какая-то непонятная химия. Если у него прошла хорошая репетиция, он мне звонил и говорил: «Розушка, я иду, давай посидим». Я знала, что у него настроение хорошее. Накрывала стол, ставила свечи, тарелочки, готовила. Мы могли тихонечко говорить, например о предстоящей премьере, как бы он хотел все выстроить. А потом после таких вечеров я приходила к нему на репетиции, уже на выпуске, и возвращала ему то, что он в меня вложил. Я ему говорила: «А почему ты это так сделал? Ты же хотел вот так…». Главным критиком его спектаклей была я.

У нас не было шекспировских скандалов
Я не ревновала его к театру. Ведь это его жизнь. Я же знала, за кого выхожу. И я знала его истинное отношение и уважение к женщине. Он всегда говорил так: «Если я что-то не так сделаю, я тебе сразу скажу, и мы разойдемся». Он этого не сделал ни разу. Глазами, наверное, изменял. Но мы всегда ощущали себя единым целым, и не было причин проверять наш брак на прочность.
Хотя сказать, что я не ревновала его к актрисам, я не могу. У него была привычка режиссерская: вот он возьмет за руку, гладит актрису, обнимет, говорит, как играть. А она с ужасом шепчет: «В зале же Роза Захаровна!» Он потом удивлялся: «Розушка, ты же ничего плохого им не сделала. Почему же они тебя так боятся?» А я говорила: «Это они чувствуют мою любовь к тебе».
Татьяна Сельвинская, друг нашей семьи, рассказывала: «Роза, они на гастролях начинают печь пироги, блины. Они не понимают, что все это ему нельзя, и он это не ест». В 60 лет у него начался диабет, и я прибегала в театр, чтобы покормить его по часам.
Когда наш театр ездил в Киев на гастроли, я ему говорила: «Ну что, ты теперь Валечку будешь пасти?» Он говорил: «Дурешка ты, перегорело все уже. Я бы и не женился на тебе, если бы не перегорел».
С Валей была страсть. Со мной – берег надежды на совместное долголетие.

Наша семья не погружалась в быт
Были времена, когда у нас с Наумом не было ни копейки денег, я выкручивалась, занимала, он даже не знал. Он приносил зарплату, оставлял и потом спрашивал: «Роза, а у нас есть деньги? Мне надо лекарство купить». Мы никогда не ставили вопрос о том, сколько кто получает. Кто как тратит. Я могу пойти в магазин, огромную сумму потратить. Он никогда меня не контролировал. Он даже вовремя зарплату не получал, я ему говорила: «Наумчик, получи уже сходи зарплату. Все уже потратили». А уже потом, когда директором ТЮЗа работала, поняла: бывает не до этого.
Как любой мужчина, он заявлял: «Я все умею!» Вот нам надо было прибить карнизы. «Не трогай, приду, все сделаю!» Ставим стремянку. «Роза, а где у нас гвозди? Принеси мне гвозди!» «Розушка, а где у нас молоточек?» Потом раз по пальцу – и кровь. «Роза, скорее зеленку!» И полквартиры у нас в зеленке и крови.

У нас были очень хорошие друзья
Главный архитектор города Глазырин, главный инженер трубопрокатного Медников, два брата Лившицы, Валя Дымоховская, которая была руководителем грязелечебницы, директор музыкальной школы Белицкий. Мы ездили на дачу к Медниковым в Бутаки. Собирались друг у друга. Когда мужики собирались, рассказывали анекдоты. Роман Лившиц садился за инструмент, любимая его песня «По аэродрому», и все должны были подпевать, женщины – отплясывали. Обсуждали все: новые спектакли, книги, фильмы. Наум мог среди застолья сказать: «Ребята, вы сидите, а я быстренько сбегаю начало второго акта посмотрю. Там я ввел нового артиста, мне надо, чтобы он видел, что я его отсматриваю». За кулисы зайдет, поздравит и обратно прибежит. Юрий Абрамыч Медников сидит у нас, ему диспетчера с завода звонят: «Вагоны под погрузку застряли там-то и там-то». Он уйдет в другую комнату с телефоном – руководить. Компания была роскошная. С 1974 года дружили.

Все равно в этом мире мы ничего не знаем про себя
Почему нам дается это чувство любви? Любовь – это гармония, тебе хорошо, ты ни за что не волнуешься, знаешь, что каменная стена рядом. Чувство любви к мужчине и детям – совершенно разное. Любовь к детям познается через взаимоотношения мужа с женой. Дети тогда бывают счастливее, когда они видят, насколько близки родители, насколько дружна семья. Любовь – это чувство, которое переходит в другие чувства: доверия, уважения, уверенности в жизни. Тридцать лет что нас скрепляло: не внедряться на территорию другого. Сохранять личное пространство. Иногда хочется нарыдаться, и чтобы никто не видел. А потом снова веселая, красивая. Разные бывают ситуации.
Вот говорят: ты любила? Нельзя сказать «ты любила». Вот его уже нет 14 лет, а я все время ощущаю, что он где-то рядом. И если мне надо с кем-то выяснить отношения, я чувствую, что он появляется: «Роза, остановись, пройди мимо». Я ощущаю это. Я с ним дома разговариваю.
Я знаю, что он слушает, дает мне знаки. Иногда подзатыльник дает, спотыкаюсь на ровном месте – это значит, надо остановиться. Можно считать, что это чудачество. Это не маразм. Просто мы не знаем, что нас окружает.

Все его любови там уже.
На небе
Какой-то период я очень сильно увлекалась астрологией. И в 2002 году я покупаю гороскоп в конце года, читаю: «Освободи подход к своим окнам в своем доме». Прочитала и забыла. Уже после смерти Наума проходит девять дней, я чувствую: тень передо мной. А потом вдруг я подхожу к окну, убираю кресла, смотрю на площадь. Не знаю, кто меня повел, почему я подошла? И смотрю на небо: начинают облака вот так вот двигаться. И появляется грива Наума, его профиль. Я долго боялась кому-нибудь об этом рассказать. Я считала, что у меня крыша поехала. И потом в течение года, куда бы я ни ехала, сижу на переднем сиденье в машине, смотрю вперед – и опять облака. И я понимаю, что все у меня получится. Он все время меня вел в первый тяжелый год. Моя сестра, профессор биологии, когда я ей об этом рассказала, так ответила: «А я ждала, когда ты мне это расскажешь, потому что я сама через это прошла».

Он со мной попрощался.
И оставил за старшую
Мы были на Дальней даче под Кыштымом, и там случился у него инсульт. Врачи не сразу диагноз поставили, сделали укол. Все это попало на выходные. На второй день я позвонила в правительство, чтобы прислали машину.
В Челябинске он лежал у Шапошникова. Я приходила утром, потом в час приходила Вера меня сменяла, а вечером снова я – до десяти вечера.
Третьего числа мне почему-то было тревожно. Он был в сознании, но почки у него уже отказали. Он сказал: «Розушка, мне нужно, чтобы ты меня сегодня полностью обтерла. Очень холодной водой не надо. Мне холодно». Я помыла его. И потом он говорит мне: «Скажи, чтобы Вера не приходила сегодня. Оставайся ты со мной». Это было в 12 часов дня. Он не успел это до конца договорить – в дверях появляется Вера, и он на нее не реагирует. В это время меня врачи позвали, сказали: «Роза Захаровна, у него два раза ночью была уже клиническая, он сегодня уйдет. Ничего мы не сможем сделать. Можете вызвать родственников. Вам надо идти и заниматься уже этим». Я была в ординаторской, бежит ко мне Вера и говорит: «Мама, тебя папа зовет». Я подхожу и говорю: «Наумчик, я здесь». Он: «Наклонись». Я наклонилась, он губы тянет – поцеловать. Я его поцеловала, погладила. И не знаю почему, я ему начала говорить: «Все будет хорошо, Наумчик, ты не волнуйся, все у нас будет хорошо». Он говорит: «Я знаю». И опять – три раза я его поцеловала, он все время губы тянул. Вера стояла в ногах. Потом три года переживаний: почему папа со мной не попрощался?
А потом сказала: «Я поняла. Он оставил тебя старшей. Я для него все равно ребенок».
Я не очень часто на могилу прихожу. Рядом лежит народный артист Владимир Милосердов. Его жена Анна Васильевна приходит очень часто, я так не могу.
Мне не надо на кладбище – я все время рядом с ним.

Pin It on Pinterest

Share This