Говорят, чтобы стать генеральшей, надо выйти замуж за лейтенанта, пройти с ним все тяготы и лишения, и вместе «дорасти» до высокого звания, заслужить его. Иногда пары «дорастают» каждый сам по себе, соединяясь уже зрелыми личностями, достойными друг друга.
Когда Валентина, студентка Челябинского мединститута, увидела его впервые, он уже был и доцентом кафедры, и признанным учёным, и блестящим лектором. В него влюблялись все без исключения студенты и преподаватели, и люди, абсолютно далёкие от медицины. И она исключением не стала. Но, задолго до того, как Валентина Демаховская вышла замуж за профессора Лифшица, она четыре года лечила… заключённых.
Двадцатидвухлетнюю Валентину, выпускницу Челябинского мединститута, выросшую в интеллигентной семье инженеров-строителей из Киева, по иронии судьбы распределили в исправительное учреждение, причём, мужское. На какое-то время она даже пожалела, что выбрала медицинский. Отец, известный инженер-строитель, которого специально приглашали на строительство крупнейших заводов, предупредил: «Если пойдешь в политех, то можешь выбирать любой город страны». А она решила проявить самостоятельность…
В первый же день работы на зоне произошел инцидент — заключённые подрались. Она испугалась и на следующее утро на работу не вышла. Через день к ней домой приехал сам начальник лагеря Сенотрусов. Объяснял, что люди работают везде, что на зоне тоже нужны врачи. Убедил, успокоил. Валентина вышла на дежурство. Но трусила ужасно. Одна в медсанчасти с такой же юной, как и она, медсестрой, вооружённая охрана далеко, а заключённые близко. В общем, первое время и она, и её мама очень боялись этих ночных дежурств. А потом… привыкли. Три года она проработала врачом мужской зоны и повидала всякого. Жизнь другую увидела, и людей других, а, может, и таких же, как прочие, только попавших в кризисные ситуации. Человек по-разному проявляется в острые моменты. И кто знает, каким будешь ты… Так думала она, глядя на симпатичного старшего санитара Лёшу Киселёва, который отбывал немалый срок. Парень ухаживал за молоденькой медсестрой. И очень радовалась Валентина, когда к окончанию его срока они поженились, и родился у них мальчик. Поняла тогда, что любовь приносит счастье, только если ты умеешь ценить и любовь, и счастье, и саму жизнь, и её даже мало-мальские радости.
А заключённые докторов и медсестёр просто боготворили — ведь они относились к ним как к обычным больным. Их халаты сияли белизной и хрустели крахмалом — и это делали заключённые-мужчины. А во время дежурств они приходили в медсанчасть, садились по обыкновению вокруг Валентины на корточки, и рассказывали ей свои истории. Она слушала, сопереживала, училась.
Через три года Валентину перевели в женскую колонию. Там был родильный дом и дом ребёнка для детишек, появившихся на свет в лагере. Таких, как Юрик Евтушенко, необыкновенный, развитой не по летам бутуз, которого нянчила Валя. Попадались и женщины-роженицы, отбывавшие срок за детоубийство. Валентина не судила, нет, — удивлялась непостижимости человеческой натуры. Но считала Валя, что очень ей в жизни везёт — на людей, с которыми работала, и с которыми сталкивала жизнь.
…Роман Лифшиц с судьбой не спорил. Он вырос в семье врачей, его отец, Иосиф Григорьевич, когда-то заведовал кафедрой детских болезней Челябинского мединститута. Старший брат Романа — Фридрих — тоже врач, невропатолог. Братья относились друг к другу трепетно. Впрочем, так же нежно любили они и родителей, особенно маму. В общем, в семье Лифшица царило полное взаимопонимание, и разговоры велись, в основном, околомедицинские. Роман, начавший учёбу в мединституте у профессора Василевского, согласно «модным» веяниям того времени, заканчивал образование в Саратовской военно-медицинской академии на лётном факультете. А затем его направили на воинскую службу в Читу. Вернее — Читинскую область, лётная часть располагалась в 120 километрах от города, в степи. Там же Лифшиц написал свою кандидатскую, после которой он какое-то время (до середины 70-х) не выезжал за пределы страны…
…Через год в Валентине всё же заговорили родительские «технарские» гены: после женской колонии она прицельно направилась на физиотерапию в городскую клиническую больницу. Время от времени сталкивалась она с кумиром студенческих лет — Романом Лифшицем, к тому времени уже доктором медицинских наук, профессором, заведующим кафедрой Челябинского медицинского института. Порой она приходила в институт послушать его удивительные лекции, о которых легенды ходили. Они жили по соседству, дом напротив дома. Причём, Роман Иосифович, несмотря на свои знания, должности и звания, обитал в маленькой комнатке большой квартиры. «Такой скромный блистательный человек», — думала Валентина. А однажды Роман Иосифович заговорил с Валентиной, пригласил её в гости. В тот день они встретились, чтобы больше уже никогда не расставаться…
— И кто первый объяснился, Валентина Ефимовна?
— Роман, конечно. Но это не было традиционным объяснением в любви. Он произнёс как бы между прочим: «А 25-го мы пойдём в ЗАГС».
— То есть, даже вашего согласия не требовалось?
— Оно естественно вытекало из наших отношений, оно подразумевалось. Когда мы поженились, Роман повёз меня в Москву показать своему патрону, директору института биохимии Ореховичу, который был женат на Ирине Сергеевне Илюшиной.
…Валентину, разумеется, одобрили. И началась семейная жизнь блестящей пары. Сказать, что дом Лифшица был открытым и гостеприимным — ничего не сказать. Он не закрывался. Ни для кого. Прежде всего — для самых близких — семьи брата, само собой разумеется, сплошь врачебной: Радема Иосифовна — жена Фридриха Лифшица — тоже невропатолог и профессор — как и муж. Но и для многочисленных друзей, приятелей, знакомцев, учёных, соискателей, учеников, которые шли непрерывной чередой. Лифшиц притягивал людей самых разных, не разделяя людей по профессиональным, возрастным, социальным и никаким другим признакам. Самыми частыми гостями и близкими друзьями были Римма Сергеевна Алексеева, Наум Орлов и его жена Роза, семьи Медниковых и Горошенковых. Часто наезжали друзья и коллеги из Москвы, других городов России, стран СНГ, из-за рубежа. И ректор Уфимского мединститута Феликс Хусаинович, и Даниил Александрович Глубоков, и Владимир Борисович Макаров, и Алексей Викторович Козлов, и Юрий Иванович Малышев, и многие-многие-многие другие. Роман Лифшиц часто ездил по миру, оппонировал соискателям, читал лекции, готовил кандидатов и докторов, и везде заводил — не просто знакомых — друзей на всю жизнь. Он, щедро одарённый природой, столь же щедро делился своим талантом, знаниями, душой. А однажды они с Валентиной приехали отдохнуть в Болгарию, и Романа Иосифовича вдруг вызвали в посольство. Супруги расстроились — отдых не получился. И оба вздохнули с облегчением, когда узнали, что знаменитого профессора просят всего лишь… прочитать лекцию.
Но никогда Лифшиц не противопоставлял себя другим, никогда не кичился. И в их доме все были на равных. Его не надо было просить о помощи, он сам её предлагал. Не дай бог — у кого-то внук обварился, или с ребёнком несчастье случилось, — все его больные и их родные тоже становились друзьями дома Лифшицей. Не было дня, вечера и даже ночи, чтобы дом их пустовал. Каждый вечер — визиты, застолья, игры, музицирование. Холодильник всегда был полон — на всякий случай. А Валентина, придя с работы, вставала у
плиты и с удовольствием готовила борщи, солянки, пирожки, отбивные, всё, что так любил её муж, и что с превеликим аппетитом съедалось многочисленными гостями за разговорами до утра. Приходили и приезжали со всего света его многочисленные ученики, и тут же, в его кабинете, они обсуждали свои учёные дела. Роман Иосифович человеком был исключительно азартным, поэтому часто засиживались за преферансом за полночь, или играли в шахматы, или нарды. А ещё Лифшиц прекрасно владел теннисной ракеткой, и на лыжне чувствовал себя весьма уверенно.
Он был блистательный человек, что бы ни делал! Наум Орлов говорил, что с удовольствием взял бы его к себе в актёры. Роман прекрасно сочинял стихи, и когда требовалось написать посвящение к юбилею или дню рождения, шарж или пародию, он садился и через пару минут декламировал роскошным баритоном безукоризненные, полные юмора, вирши. А как он пел романсы, как играл Чайковского! Две семьи, с которыми мы дружили, даже синтезаторы купили, чтобы Роман Иосифович играл, когда мы гостили у них. Он использовал каждую свободную минутку, чтобы помузицировать, и утром, пока я собиралась, он садился за пианино, раскрывал ноты, и… разливалась музыка…
— А вы, Валентина Ефимовна, играете на пианино?
— Когда-то училась музыке, но играть так, как играл Роман Иосифович, не умею. А делать что-то плохо не хочу. Поэтому после того, как вышла замуж, за пианино не садилась ни разу…
— Валентина Ефимовна, вы никогда не боялись потеряться на его фоне?
— Что вы, я заслуженный врач России, имею высшую категорию, я всего сама достигла. Работала заведующей физиотерапевтическим отделением городской клинической больницы № 1. А с 1974 по 1989 год трудилась в городской физиотерапевтической поликлинике, сначала — начмедом, затем — главным врачом.
— Роман Иосифович радовался вашим успехам?
— Безусловно.
— Помогал?
— В работе? Нет, у нас совершенно разные области медицины, но если мне нужен был его совет в части доклада, к примеру, и я считала, что мне необходимо знать его мнение… Но это всегда было строгое мнение, только объективное.
— Не щадил?
— В этом плане — нет.
— А вы не обижались?
— Никогда в жизни между нами не было ни полслова раздора! Не было причин. Я радовалась своей жизни, тому, что он есть, и что он со мной, и что рядом такой мужчина, друг, любимый, да всё, что угодно, всё сочеталось в этом человеке. От добра добра не ищут. И если это и есть счастье, то его надо беречь, и благодарить бога. И ничто не должно было омрачить нашего счастья, ничто! И точно так же трепетно он относился ко мне. За всю жизнь он меня ни разу не назвал Валя, только — Валечка, либо — зайчик, и при любых обстоятельствах, кто бы ни был в доме.
— И не было повода ни для ревности, ни для зависти?
— Его обожали все студенты, и почти каждый раз он приносил из института кучу бумажек с объяснениями в любви. Но я знала, что это исключено. Я не боялась его потерять, и он не боялся потерять меня. Совершенно исключено. Он всегда говорил: «Если бы ты знала только, как я тебя люблю». И когда я отвечала: «Так ведь и я тебя люблю». «Нет, — возражал он, — ты не знаешь, как я тебя люблю»…
Валентина прекрасно понимала, что вокруг профессора всегда было много женщин, и красивых, и ярких. И Роман Иосифович мог выбрать любую. Но, как правило, «много» — чаще всего означает, что нет одной-единственной — родной души рядом нет. И когда она появилась, многие прибегали, чтобы только взглянуть на Валентину. Она не обращала внимания…
Он мог выбрать любую… страну. Но, побывав в Америке, на Сицилии или Яве, в Лондоне или Палермо, всегда стремился домой. И, возвращаясь в Челябинск, говорил: «Как хорошо, я — дома!» «Куда вы, там война, оставайтесь!» — настойчиво убеждали его в Америке, в то время, когда в России расстреливали Белый Дом. Но для Лифшица это было исключено. Он считал, что жить и работать надо там, где родился. И Валентина была абсолютно солидарна с мужем: «А разве дома его кто-то чем-то обидел?»
…Когда родители Романа Иосифовича стали болеть, он забрал их к себе — в маленькую комнатку. И только тогда знаменитый на весь мир профессор путём сложных обменов выменял для своих родных всю квартиру. Так же трепетно он относился и к маме Валентины, и сам возил её по специалистам, своим коллегам, когда та занемогла.
Роман Лифшиц и мужем был добрым и заботливым. При любой возможности они с Валентиной вместе отправлялись в командировки, ему хотелось, чтобы и Валентина мир повидала, с людьми умными общалась. Чтобы рядом была. Говорил: «Теперь у меня есть тыл. Я решаю вопросы мира и войны, а все остальные решает моя жена». Никто не был ничьей тенью, каждый был личностью, но семейной жизни это не мешало. Им было легко и весело вместе. Вместе они ходили по вечерам на курсы английского языка, хотя Роман Лифшиц языком владел отлично. Не пропускали ни одной премьеры или гастролей в драмтеатре. А однажды он повёз жену в Читинскую область, в воинскую часть, где отслужил когда-то военврачом четыре года! И там они встретили друга Романа Лифшица, ректора Читинского мединститута, дочери которого профессор помогал когда-то с кандидатской.
В 1984 году Роман Иосифович организовал ожоговый центр, который стал клинической базой биохимической кафедры мединститута. А в июне 1989 случилась Ашинская катастрофа… В течение месяца Роман Иосифович практически не выходил из центра. Операции, операции, операции. Столько горя и боли. Из Англии прилетели специалисты-комбустиологи, из Москвы — доктор Рошаль, и совместная работа сильно их сблизила… А потом они повезли детей в Абердин на сложнейшие пластические реконструктивные операции. И там два месяца безвылазно работали в ожоговом центре…
Но, видимо, есть предел боли, которую человек способен вынести. Десять лет прошло после катастрофы. Роман Иосифович совсем не болел. И в декабре 1994-го внезапно умер…
— Вы думаете, это та цена, которую пришлось заплатить за ваше счастье?
— Я всегда подспудно думала, что за счастье надо платить. Вечным счастье не бывает. За всё хорошее в жизни приходится рассчитываться, я в этом убеждена. Это неизбежно.
…После кончины Романа Иосифовича Межрегиональному ожоговому центру присвоили его имя. Ещё при жизни Роман Лифшиц стал Заслуженным деятелем науки, членом-корреспондентом Академии естественных наук РФ, избран членом Британской ассоциации комбустиологов. Он подготовил более 50 кандидатов наук и 15 докторов наук.
Несколько лет назад при городской клинической больнице открылся Музей здравоохранения, и Валентина Ефимовна отдала туда весь кабинет мужа: колоссальную научную библиотеку, диссертации, монографии, медали, ордена, дипломы и фотографии, и его стол, и его стул. А Виктор Митрошин присовокупил к экспозиции макет памятника, им исполненный. Вот только пианино, на котором так любил когда-то музицировать профессор, блестяще исполняя романсы, Валентина Ефимовна оставила дома. И часы, которые Лифшиц скупал со страстью коллекционера во всех уголках планеты, раздала все, кроме одних, которые всегда на её руке. И фотографии убрала подальше.
И в некогда шумном доме поселилась тишина…
— Вы долго переживали после того, как Романа Иосифовича не стало?
— Я и сейчас горюю, всё время думаю, и даже если не думаю, он всегда в мыслях. После того, как его не стало, я плакала и плакала, и не могла остановиться, а приятельница вдруг сказала: «Валя, да если б Роман Иосифович был моим мужем хотя бы пять дней, я бы была самой счастливой женщиной в мире!».
— А почему пианино не отдали?
— Одна дама упрекнула меня: «Как же это, кабинет — и без инструмента?» Я ответила: «Так и Романа там нет. Он же не придёт в музей играть»…
— Вы не чувствуете себя одинокой? И что стало с теми друзьями, что наполняли некогда ваш дом?
— Часть друзей отпала сразу. Кто-то уехал, других уже нет. А многие оказались… видимо, для них важнее всего была принадлежность или хотя бы близость к кругу, центром которого был Роман Иосифович, престижность дома, сулящего какие-то выгодные знакомства, что ли. Издержки жизни, времени и человеческой сущности… Но у меня есть подруги — такие же вдовы, как и я; работа, и я не чувствую себя лишней в этом мире. Но семья есть семья, и подруги не заменят мужа. А он — самый близкий мой человек.
